Ершова подошла к холодильнику, достала оттуда кусок колбасы, и нежно постучала им Саше по лицу:
— Кушать хочешь, зайчик? А в Макдональдс хочешь? А в цирк на Цветном бульваре? А на Красную площадь?
— Я жениться хочу! — Саша встал, и решительно отверг колбасу. — Это женщина моей мечты. И маме она понравится.
Я украдкой показала Ершовой язык и фак одновременно.
— Жениться не получится, малыш. — Ершова поела колбасы. — Это страшная женщина. Один муж от неё уже сбежал. Пить ей нельзя категорически. Сам видишь: пусти такую летним вечером за хлебушком в магазин, а она придёт через двое суток, с мальчишкой посторонним подмышкой, и с устойчивым запахом палёного армянского коньяка. Мама твоя не обрадуется.
— Не передёргивай! — Я окрысилась. — Я не такая!
— Ах! — Ершова вложила колбасу Сашке в руку, и приблизила ко мне лицо: — А какая ты? Пусти тебя в пятницу вечером погулять по периметру в десять метров от твоего дома! Это хорошо, если ты домой притащишь писюшу-сластюшу с интеллектом дырокола, а ведь можешь и бабу приволочь!
— Какую бабу?! — Я вырвала у Саши колбасу и сжала её в кулаке. — Какую?!
— Пьяную! Страшную! Старую! Без московской прописки! Алкоголичку! Без новой шубы! Потому что тебя, гельминт бессисечный, хоронить больше некому будет, и не на что! — Разом спалила Ершова прошлую субботу. — Откуда новая шуба-то?
Юлька заплакала, а я промолчала.
Саша уставился на колбасу, и тоже не издавал звуков.
Я пошла в комнату, и вернулась оттуда с домашним телефоном.
— Звони. — Сунула Сашке в руки оранжевый аппарат. — Звони в Тольятти, я оплачу.
— Кому? — Сашка растерялся.
— Маме звони. — Я сняла трубку с рычага, и посмотрела на Юльку.
— Мама — металлург. И повар. И сильная. — Высморкалась Юлька в ватную бабу. — Учти это.
— Зачем? — Сашка хлопал глазами, и уже набирал номер
— Звони. И скажи, что завтра будешь дома. С фотографиями. С ВДНХ, из зоопарка, и из цирка. На Цветном бульваре.
— Чотко. — Ершова отодвинула ватную бабу, и протянула мне руку. — Чотко.
Я не протянула руку в ответ.
— Мама? — Сашка посмотрел на меня. — Мам, я завтра приеду. Ну, так получилось, приеду пораньше…
— Лид… — Юлька схватила меня за палец. — Хорош. Так надо, ну.
Я отвернулась.
— Я это не пью. Это что? — Ершова отвернула крышку с бутылки, принюхалась и отшатнулась. — Это формалин, в котором три года мариновали зародыш квакши?
— Ершова, ты перед кем выёбываешься?
— Где твоё чувство юмора, а? Наливай.
— Налила. Ну, тебе слово.
— Ну, за нас? За мужиков? За мир во всем мире? Блять, Лида, лицо попроще сделай, я сегодня плохо угадываю.
— Давай за Саню.
— За какого Саню?
— Тольятти.
— А, ну можно и за Саню, чо. Как он там, живой?
— Письмо прислал. Живой значит.
— И что пишет?
— Замуж зовёт.
— Совсем ёбнулся пуся твой? Куда ему замуж-то? Пиджака — и то приличного нет. И возрастом не вышел. И мама у него подозрительная. И города такого я не знаю. Ну, ты что, Лид?
Отворачиваюсь к окну.
А там лето. И лавочка во дворе. А над лавочкой берёза. И пионеры какие-то пиво пьют.
— Ничего. За мои прошедшие двадцать семь. И чтоб не в последний раз.
— Ну охуеть теперь. Понеслась. Что не так?
— Всё так. И рюмку трёхлитровую я купила. И кольцо с фальшивым рубином. И усы отращиваю.
— Дура ты, Лида. Дай сюда письмо это. Адрес-индекс не запомнила? Ну и хорошо. Дай сюда… Вот. Всё. Нет никакого письма. Неси свою рюмку трёхлитровую, антиквариат ты мой… Сопляяяяяяяяя ты старая, и говно. Давай, за Саню этого, за Тольятти, и за тебя. И за меня. Потому что сдохнуть мне на этом месте, если я тебя до тридцати лет замуж во второй раз не выпихну. Кстати, есть у меня мужик один знакомый, Димка Раевский. Потом расскажу. А сейчас — за Саню!
День седьмой
07-11-2012
— Дим, ты спишь?
— Сплю.
— Ну, спи.
Переворачиваюсь на бок. Рядом недовольная возня. Секунд двадцать.
— Ну всё. Весь сон ушёл. А всё ты виновата.
Царапает мою спину.
— Ну вот чо ты жопой повернулась? Ты чего хотела-то?
— Ничего уже. Забыла. Сплю я. Отстань.
Кусает за плечо.
— Бубубубу.
Молчу.
— Ну и молчи.
— Ну и молчу.
Ложится рядом. В темноте чувствую, что улыбается.
— Так чего хотела-то, ну?
Поворачиваюсь к нему лицом, приподнимаюсь на локте:
— Слушай, мне платье не нравится! Ну говно же платье!