Через полчаса я знала, что:
1) Паскудную супружницу зовут Мадонна Константиновна
2) Мадонна Константиновна старше своего супруга на двадцать лет
3) В следующую пятницу ей стукнет пятьдесят
4) Отмечать юбилей Константиновна будет у себя на работе
5) Работает Мадонна на этой работе генеральным директором
6) Выглядит юбилярша ярко: метр пятьдесят, короткие, кудрявые, ярко-рыжие волосы, выкрашенные шестидесятипятирублёвой краской Импрессия Плюс, и давно уже мучается половой холодностью.
С последним пунктом мне потребовалось уточнение: отсутствие в её жизни дозы мясных уколов — это у тётки приобретённое по собственной воле, или же молодой супруг, не желая потерять последний рассудок — избегает половой активности в отношении Мадонны Константиновны?
Ершова на минуту задумалась, и призналась, что, вот, не в курсе. Свечек она не держала. Всё может быть. И то может, и другое. Главное — пусть звонить перестанет, гадина. А мужика Юлька ей с удовольствием отдаст обратно. Он, скотина, научился засыпать ещё раньше Ершовой.
— Я поняла вас, барышня. Утрите лицо, выбросьте гнилой фрукт, и постирайте скатерть. — Я встала из-за стола и пошла одеваться. — У нас мало времени. Мы уезжаем.
— Куда? — Юлька перестала рыдать, и откусила тухлый ананасий бок. — Я сегодня плохо выгляжу, и без макияжа смоки-айс.
— С ним ты выглядишь ещё хуже. — Я уже натягивала куртку. — Что стоишь? Одевайся. Едем в Митино, на Блошиный рынок.
Года три назад враги спиздили у меня телефон. Безусловно, у них после моих проклятий отвалились руки, но это меня мало утешало. На новый телефон денег особо не было, а вот на бэушный можно было наскрести. Так меня занесло на митинский радиорынок, где боковым зрением я успела заметить, что у входа сидит куча разнообразных бабушек, которые приторговывают различной хуйнёй: книжками Бонча-Бруевича «Детство Ильича», болотными сапогами своих дедушек — оба на левую ногу, и старыми плюшевыми игрушками — результатом пятилетки в четыре года: косорылыми, страшными, и неопределённой породы. Бабушки сами, в общем-то, затруднялись объяснить: а кого они продают под видом зайца Степашки? Это вполне мог бы быть и пёс Петя, и черепаха-ниндзя, и даже чупакабра. Вот эти бабушки и были нам с Юлькой так нужны.
— Ну, которая из них похожа на Мадонну? — Я выпихнула Юльку на середину узкой дорожки, вдоль которой длинными рядами сидели бабушки, и нахваливали Бонча-Бруевича.
— Да все похожи, вроде… — Юлька растерянно смотрела на старушек. — Вот особенно эта — ну вылитая Мадонна. — Ершова некультурно ткнула пальцем в одну из бабушек, и та расцвела:
— Да я ж, доченька, в тридцать первом в церковном хоре пела. Так прихожане часто вскрикивали: «Матерь Божья?! Что это?!»
— Да я не про вас! — Юля поморщилась, а старушкина улыбка погасла. — Я про вашу обезьяну. Это ж обезьяна?
Ершова ткнула пальцем в плюшевую поебень, лежащую перед бабушкой на перевёрнутом ящике. Бабушка крепко задумалась. Потом предположила:
— А не заяц ли? Уши-то вон какие.
— Лида, — Юлька повернулась ко мне: — Нужен твой свежий взгляд. Это вот кто? Заяц или обезьяна?
Я взяла в руки кусок плешивой тряпки, набитой опилками, и прикинула удельный вес.
— Не, это лошадь Анжела.
— Да какая ж это лошадь, ты что, дочка? — Бабка увидела в нас потенциальных покупателей, и принялась нахваливать свой товар. — Продукт — первый сорт! Ты посмотри, какие уши! Породистые, стоят! Реют гордо на ветру! А ноги? Ты на ноги-то глянь! Это ж не ноги, а два кипариса! А руки? А, не. Рук у него нету. Зато хвост, хвост какой, а? Чистый горностай!
Я посмотрела на Юльку. Та внимательно разглядывала плюшевое нечто, что-то явно прикидывая.
— Ну, в целом-то схожесть имеется? — Я решила помочь Ершовой. — Смотри, какая у неё на голове рыжая шняга.
— Вот она-то мне и нравится, Лида. Шняга что надо. Но лицо больно уж милое. Прям аж жалко зверюгу.
— Юля. — Я сунула игрушку ей под нос. — Ты тоже милая, если без смоки-айса своего. Чуешь, к чему я клоню?
— Ты хочешь меня оскорбить? — Юлька вяло возмутилась.
— Я хочу тебе сказать, что лицо можно нарисовать любое. Ты Серёжу Зверева без косметики видала? Хорошенький такой гомункул. А как накрасится — смотреть нельзя. В глазах темнеет, и сетчатка рвётся.
— Так что? — Бабка уже поняла, что без покупки мы сегодня не уйдём. — Берёте зайчишку-то?
— Заворачивайте вашего бабуина! — Юлька полезла за кошельком. — Только в три слоя газеты упакуйте. Не ровен час, увидит кто. Я не хочу быть причиной чужого инсульта.