Да-а… Если бы не выученная назубок схема приборного щитка, туго мне бы пришлось. Я летал раньше на трофейных двухмоторных «мессершмиттах», но тут было совсем другое дело. По конструктивным соображениям общего порядка вся система управления на этой модели была поставлена с ног на голову. Я включил подачу сжатого воздуха к винтам, и винты начали послушно раскручиваться. Затем я отыскал зажигание. Правый мотор вдруг заработал так громко, что у меня сразу заложило уши. Все вокруг окутало вонючим дымом, и самолет тряхнуло. Я подумал, что меня уже начали обстреливать, но вскоре понял, в чем дело. Оказывается, немцы установили на двигателях слишком мощные карбюраторы, и те давали в цилиндры очень богатую смесь. Вот вам и весь секрет скорости! Оставалось понять, куда же они впихивали необходимые запасы горючего, но над этим я уже не думал. Я быстро включил второй мотор, и кабина заходила ходуном. Краем глаза я заметил, что немцы наконец опомнились и пустили в дело тяжелый пулемет.
Это было скверно. Мне приходилось поторапливаться. Я имел сейчас все шансы провалить такую сложную операцию. О собственной жизни я уже не думал, потому что в тот момент это было малосущественно. Я пригнулся, отпустил наконец тормоза, «мессер» неожиданно прыгнул вперед, но его тотчас занесло в сторону. В другой момент я бы испугался, но сейчас было не до испуга. Меня взяла страшная злость на этот непонятный и капризный самолет, и я даже заехал кулаком по приборному щитку. Но самолет начал слушаться меня и без этого. Он наконец тронулся, я с горем пополам вырулил на взлетную полосу, быстро огляделся и дал газ до отказа.
…Ярко светила полная луна. Вся взлетная полоса была передо мной как на ладони. Если бы не этот грохот… Вы не можете представить себе, друзья мои, какой в кабине стоял грохот от двигателей! Он был ужасен, и мне тогда показалось, что это крупнокалиберные пули бьют в борт самолета и вспарывают его топливные баки. Мысленно я уже похоронил себя, и действовал скорее не как человек, а как механическая кукла. Моторы вдруг перешли на оглушительный вой, и я подумал, что их вот-вот разнесет вдребезги и пополам. «Мессершмитт» несся так, словно его выбросило из катапульты, и только я выбрал ориентир для взлета, как тут мне прямо в глаза ударил неестественно яркий сноп света.
Я так и обмер. Немцы включили мощный прожектор, и это чуть не привело к катастрофе. В панике я потянул ручку управления на себя, нос самолета высоко задрался, покрыв собою линию горизонта, но скорость была еще недостаточно высокой для взлета истребителя с такими короткими крыльями, и самолет плюхнулся обратно на землю. Невзирая на вой двигателей, я почувствовал, как трагически затрещали стрингеры, но амортизаторы выдержали, иначе мне точно настал каюк. Моторы, казалось, взвыли еще громче, они прямо-таки звенели от чудовищного напряжения, и я взлетел на самом краю полосы, когда для разбега не оставалось уже ни одного ярда в запасе.
Итак, я все-таки взлетел. Я не оглядывался, но чувствовал, что бой за спиной происходит жаркий. Если уж немцы проморгали самолет, то наших лазутчиков за здорово живешь они уж не выпустят, это точно. Я несся почти над самыми холмами, наращивая скорость, и все ждал посланного вдогонку снаряда зенитной установки, но отлетев от аэродрома миль на тридцать, свечой взмыл в небо, тщательно осмотрелся и стал осваиваться в управлении. Моторы перешли на номинальный режим работы и так уж сильно не гремели. Они работали великолепно. Я поиграл рулями и убедился в том, что в полете машина слушается меня идеально. Я снова огляделся вокруг. Небо было такое звездное, каким я в жизни его никогда не видел. Далеко впереди уже искрилось отражениями звезд море. Я ощупал за пазухой пакет и наконец вздохнул с облегчением. Первая часть задания была выполнена.
Но, как только я представил себе предстоящую посадку на палубу, меня опять охватила тихая паника. Полет проходил на удивление гладко (я опять пошевелил рулями и сделал вираж, чтобы убедиться в этом). Но если вы хоть раз летали на самолетах, друзья мои, то вам должно быть известно, что взлет это ничто по сравнению с посадкой, тем более с посадкой на такую мизерную площадку, какой является палуба авианосца, пусть даже и такого огромного, как мой «Салташ». Теперь взлететь на этом «оборотне» я смог бы и сто раз, и все сто раз с закрытыми глазами. Но кто бы мог мне подсказать, КАК он поведет себя при посадке? Ей-богу, эта неизвестность не вселяла сейчас в меня никаких надежд.
И я вдруг впервые за всю эту проклятую ночь почувствовал, что нервы мои начинают сдавать.