Мы с Филиппом засекли два блика. Начал присматриваться. Увидел один чёрный пятачок, чуть подальше —— второй. Непростительная промашка!.. «Краски или зубной пасты не хватило? — подумал я, — чтобы закрасить торец искрогасителя. Мы свои закрасили». Здесь я хочу сказать, что на наш участок ВСУ присылали самых опытных, самых маститых снайперов, но пока я с ними справлялся. Это была очередная охота на меня. Решил тогда, что и здесь не оплошаю. Мне захотелось уничтожить обоих, забыв золотое правило снайпера — стрелять только один раз и менять позицию!
После второго моего выстрела на нас обрушились 30—ти миллиметровые гранаты. И только благодаря тому, что солнце слепило стрелявших, оно было за нашими спинами, прицельного огня у стреляющих не получилось. Наша группа прикрытия в ответ открыла стрельбу из 80—ти миллиметровых миномётов и уничтожила стрелков. Это спасло нам с Филиппом жизнь.
Я получил осколочное ранение кисти правой руки. Это было даже не ранение, а что-то более страшное. Смотреть на свою руку я не мог. Начал терять сознание… Филипп наложил жгут, сделал перевязку и обезболивающий укол. У нас была аптечка— неотъемлемый атрибут каждого снайпера. Под прикрытием ответного огня с нашей стороны, он вынес меня в расположение нашего отряда. Было принято решение эвакуировать меня в Донецк. По пути мы несколько раз попадали под миномётный обстрел и вынуждены были лежать в придорожном кювете, дожидаясь темноты. Прибыли в госпиталь. Консилиум хирургов пришёл к выводу, что кисть спасти невозможно из-за полной её раздробленности, а также во избежание газовой гангрены — то, что осталось от кисти надо удалить. А дальше — наркоз и культя… Вот такое получилось перемирие.
В госпиталь через несколько дней пришли заместитель командира части и начальник штаба. От них я узнал, что в тот день я отправил в рай или ад чемпионку мира по стрельбе, суперснайпершу Эльзу Брюгге и её напарницу, тоже не менее известную в стрелковом спорте. Мои командиры сообщили, что мы с Филиппом представлены к высокой награде ДНР. Тут же мне вручили «Орден за боевую доблесть 3-й степени». Это транслировалось по местному телевидению в передаче: «Они сражаются за Родину».
Выписали меня из госпиталя, когда весна была уже в самом в разгаре. В госпитале меня часто навещали тётя Галя и Валентина. У них я погостил всего два дня. В Японию позвонил только один раз. Разговаривал всего пять минут. Сказал Акеми, что жив-здоров и скоро буду дома, а также попросил сообщить её новый адрес. Она успела сказать, что родила сына и дочь. Им уже почти пять месяцев…
Самолёт рейсом Москва—Токио летит почти десять часов. Я думал выспаться в полёте. В Москву прилетел из Ростова-на-Дону и сильно устал. Культя моя иногда чесалась, видимо, окончательно заживала. Я совсем ещё не привык к своей инвалидности, то и дело пытался что-то взять правой рукой, но только беспомощно тыкался культёй. Порой побаливали пальцы, которых уже не было… В международный аэропорт Токио — Нарита, я прибыл под утро. Заказал такси. Через час был у высотного дома на улице, по которой часто ходил и знал её от начала до конца… Начинался рассвет. Многомиллионный город просыпался… Я сел на лавочку у подъезда дома и решил прийти в себя. Сердце билось учащённо. Сейчас увижу свою Акеми и детей… Ведь мы с ней еще даже не женаты, но деток уже успели родить. А нам всего-то идёт двадцатый год. Я начал только сейчас сознавать, как мне всё же повезло! Ведь мог погибнуть и оставить своих япошечек сиротами. Какая, оказывается, жестокая штука — война! Воевать вновь мне совсем не хотелось, я считал, что свой долг перед Родиной выполнил…
Я начал смотреть в окна семиэтажного дома. Судя по адресу, квартира номер 18 не могла быть высоко. Вдруг в окне на пятом этаже появился знакомый силуэт, и я увидел её.
— Акеми!.. Я вернулся, ты слышишь, я вернулся! — крикнул я на русском.
На японский мы перешли после того, как отдышались после долгого поцелуя. И только потом Акеми увидела мою руку. Она взяла её и стала покрывать поцелуями. Слёзы текли по её щекам и капали на мою культю…
Часть вторая
Игрок середины поля
Прижимая здоровой рукой Акеми к себе, я успокаивал её, как мог:
— Ну, что ты плачешь, родная, я ведь живой… Всё будет хорошо… Не плачь…
Когда мы вошли в прихожую квартиры, Акеми нагнулась, чтобы помочь мне разуться.