— Подвиньтесь… — проворчал он.
Ляля оглянулась вокруг себя, наблюдая неохватную ширь шампанского, и спросила:
— Куда… подвинуться?
Он пожал плечами.
— Где здесь выход, не знаете? — спросил он, не глядя на Лялю.
Его глаза бегали вокруг Лялечки… Пытаясь их поймать, она расставила широко руки и выставила вперед сумку… И тоже пожала плечами.
— Я его с собой не захватила. Хотя сейчас поищу…
Она расстегнула свою сумочку и нырнула в нее.
Прохожий нырнул следом за ней. Помогая разбирать завалы, он двигался за ней наугад.
— Нет, выходом здесь и не пахнет… Здесь пахнет… — он нервно подергал носом, — призраком… призраком одиночества…
Ляля смутилась.
— Как же вы пронырливы… Я его старалась запрятать в самый дальний угол…
Прохожий вылетел как пробка из ее сумки и заорал:
— Ну, что вылупился?
Ляля, пытаясь запрятать призрака одиночества куда-нибудь еще дальше, высунула краешек взгляда из сумки и обомлела. Прямо на Прохожего вылупилось яйцо. "А яйцо — это к встрече…", подумала она.
Из яйца на нее выглянул такой гусь, что она, больше не раздумывая, и меньше тоже, упала прямо из сумки в объятия Не Первого Встречного.
Не Первый Встречный еле удержал Лялю, свалившуюся ему на голову, словно фейерверк среди новогоднего неба, и шепнул ей голосом из ее сна:
— Ты самая прекрасная…
У Ляли сразу родился вопрос. "…а что заставляет вас так думать: предположение или практика?", хотела она спросить. Но вспомнив прекрасного незнакомца, которого пронесло кролем после ее вопроса, Ляля передумала. Потом она хотела нырнуть в сумку, чтобы скрыть хоть там свое смущение, но не желая показывать Не Первому Встречному живущего там призрака одиночества, она промолчала… А глубина их ждала и тянула… Искрящаяся фантазиями, брызгами радости и вспышками озарения, помутнениями рассудка и опьянением… ощущением праздника и счастья. И, нырнув в глаза друг другу, они сначала смешались, потерялись в целом ворохе всякой всячины, но очень быстро заполонив собой все, остались наедине… Только он и она… и море шампанского… и Новый Год… и пристань под названием Счастье.
Записки бродячего клона
Аннотация: А вот этого я не ожидал, это удар в спину, люди…
Я — бродяга… Сегодня здесь, завтра там. На Земле мне запрещено появляться, ввиду того, что здесь я уже есть. Еще не поняли? Я клон, от которого отказался хозяин.
Мое рождение случилось запланировано. Я вместе с необходимыми хозяину почками, печенью и прочими нужными мелочами, исключая мой мозг, который должен был быть заменен когда-нибудь хозяйским, вырос благополучно в закрытом медицинском учреждении, где нас оберегали от тлетворного влияния внешнего мира. В том, что оно тлетворное, мы очень сильно сомневались, но недолго, только перед сном, пока не включали вечерний, положенный нам фильм и не вкалывали очень нужные для нашего развития витамины, после чего мы как-то счастливо забывали о мире внешнем и наполнялись гордостью за возложенную на нас миссию спасения человечества, погибающего от смертельной болезни. Как потом выяснилось, эта смертельная болезнь называлась обычной смертью, с которой никак не могли справиться.
Не знаю, как протекал процесс клонизации населения до меня, но со мной у них как-то не задалось с самого начала.
Уже в семь лет я попытался избегать приема лекарств. Повысив вводимую всем порцию для меня почти в два раза, мои добрейшие воспитатели с удовлетворением заметили, что в моих глазах, наконец, отчетливо установилась должная инфантильность, и забыли про меня. Им было невдомек, что подражать внешнему виду моих соплеменников мне ничего не стоило. Лекарство, вводимое всем, производило на меня странное отрезвляющее действие. Лишь по прошествии лет, я узнал, что эта особенная устойчивость к различного вида алкалоидам и транквилизаторам могла перейти ко мне от моего хозяина вместе с набором его хромосом, которые он мне так щедро подарил. Ну, а дальше все было банально… Я сбежал… Это был самый счастливый день в моей жизни. Это я тогда так думал, перепробовав все, что только мне попадалось на глаза. Меня поймали на следующее утро в объятиях полупьяной бродяжки, которой, помнится, я признался в вечной любви, и которая так и не смогла очухаться, когда меня забирали. Долго после этого держали в карцере, и, наконец, охранник сообщил, что хозяин от меня отказывается. У меня нашли в крови что-то ненужное его хозяйскому телу. А это значило, что я подлежал ликвидации…, таков закон, мы клоны — должны были быть либо на учете, либо нигде.
Оставалось одно — бежать. И я бежал. Это было несложно. Считая, что мы недееспособны, за нами не следили, раз и навсегда оградив заборами, решетками и сигнализацией.
Нанявшись уборщиком на дальнобойщик, летевший со срочным грузом в отдаленный сектор соседней галактики, я уже через два дня, после двух пережитых с трудом прыжков во времени, когда тебя расплющивает по креслу, был слишком далеко от своей лечебницы, чтобы вспоминать о ней.
Мне был двадцать один год. Я ничего не умел, ничего не знал о жизни, знал только, что надо, чего бы это тебе не стоило, скрывать свои чувства и мысли. У меня не было даже имени, я был номер 243М30, что означало, что я 243-ий мужик в отделении, которому надо развиться до тридцати лет. В тридцать лет мне должны были пересадить мозг хозяина, и… моя миссия выполнена.
Назвавшись именем врача-воспитателя, на корабле я стал Томом Бартоном.
Посмотрев на мои руки и скривившись, коренастый Олдеман, объявленный мне как старший, сказал:
— Не знаю, откуда ты здесь взялся… Только, если вздумаешь отдохнуть, вспомни про это…
Толстый, татуированный, с разбитыми костяшками, кулак оказался у моего носа.
Единственное, за что в эту минуту я был благодарен своим "белым халатам", это несомненно достойная физическая подготовка. Потому что, боюсь все с тем же туповатым выражением лица, которое было моей маской долгие годы, я взял его кулак в свою руку и, проговорив:
— Я сделаю, все, что должен, сэр…
… уперся коленом в спину рухнувшего в полный рост Олдемана, который только раз крякнул, когда я вывернул его руку за спину.
Время потекло однообразно. Чистка и уборка всех помещений… На грузовом корабле каждый выполнял несколько функций, и это было обязательным условием приема на работу сюда. Не было времени задумываться о своем будущем, да и нас от этого тщательно отучали, навязывая мысль, что день прошел и радуйся этой данной тебе благодати. Ко мне никто не лез, считая темной лошадкой, которая может лягнуть в самый неожиданный момент. На дальнобойщике и так-то не наблюдался избыток общения, два водилы, механик и я, а так как один из водил обычно отсыпался с суток, то, выполнив всю работу, мне оставалось или валяться в своем отсеке, или выбирать что-то из предложенного списка развлечений. Список этот был таков: кино, книги, книги, кино… И так до полного одурения. В список любимчиков механика Олдемана я не вошел, поэтому при раздаче пива и других деликатесов не участвовал. Но меня это устраивало, потому что старательно созданный "белыми халатами" вакуум в моей голове просто засасывал подряд всю информацию из имевшейся захудалой коллекции фильмов и книг.
Первая наша остановка была в системе Х17. Сюда наша фура везла заказанные здешней колонией продукты. Тонны консервов, замороженного мяса, мешки муки, сахара и соли… Стояли на Гаяне мы недолго. Сразу после разгрузки, как только отплыла последняя баржа, заполненная настолько, что время от времени черпала бортом тяжелую темную волну океана, который, судя по всему, был здесь единственным видом поверхности, поступил приказ из командного отсека приготовиться к отлету. Это означало, что я должен был убраться из грузового отсека и занять свое кресло, где можно было переждать прыжок корабля во времени.