Птичий начальник поморщился.
— Заткните ему рот! — пробурчал он. — Твоя болтовня не спасет тебя, клон… Все, что мне нужно, я вижу перед собой… Но ты умен, как твой хозяин, похож на него и пройдешь любую идентификацию, и что самое важное, ты, я думаю, ненавидишь его, как любой нормальный клон. Или ты сделаешь, то, что мы тебе предложим, и, скорее всего, обретешь собственное я, или тебя ждет бесславный конец.
Куда ни кинь, везде клин… Так по-моему. Тут сдохнешь, там сдохнешь… Да что ж такое-то… А так жить хочется. И вроде не мешал никому. Так вот нет же… Угораздило попасть на ту планету, где меня ненавидят под любым соусом. А выбор за мной оказывается.
— Я тебе уже сказал, что я Том Бартон… Но ты так долго и красиво говорил, что уже стало интересно, что же должен сделать этот несчастный клон подлеца Лео Бага? — сказал я, когда он замолчал.
— Спасти мой народ. — Старик закашлялся.
Он стоял по-прежнему очень близко. А мне нечего было ему сказать. Мне было все равно, что с его народом, и — с моим тоже. Мой народ меня создал и он же меня вычеркнул. Я был никто. Но зла во мне не было, не было и страха. Бояться — значило проявить эмоции, а это я делать не привык. Никогда и ни при каких условиях. Поэтому выход только один — сыграть свою игру…
— Нужно подумать, кем я хочу быть — клоном или Лео Багом? — наконец, ответил я, дождавшись пока прекратится его надсадный кашель.
Он кивнул.
— Время терпит… — просипел вояка.
В нем чувствовалась усталость, его прямая спина не согнулась, но он втянул голову в плечи и стал походить на старого, облезлого грифа.
Он опять щелкнул крючковатыми пальцами, и неподвижные до этого фигуры его помощников бесшумно скользнули к выходу. Старик пошел следом, а за ним двинулся наш офицер-оборотень.
Не успел я порадоваться, что нас оставили в покое, как офицер обернулся и, нащупав на стене неприметную выпуклость, ухмыльнулся. Тонкий, как нить, луч протянулся через всю комнату и уперся в мою грудь. Я попятился, — ничего, но луч тянулся за мной, я еще отступил… и посмотрел на оборотня, — я понял. Полученный внезапно удар током дал понять, что мне отмерили мое пространство и до связанного Ганса мне просто так не добраться.
Наконец, все ушли. Мы с немцем остались одни. Помещение было каменным, пустым, только в верхней части, на высоте примерно трех метров шли узкие окна, уж не знаю, чем они были заделаны, пластиком или стеклом, или еще чем-то, но свет они пропускали, из чего я заключил, что на Порше день.
Оглянувшись на немца, я искренне порадовался, что во рту у него торчит кляп. Но не развязали они его зря. Хотя, может быть они еще вернутся?
Я послонялся немного по своей камере и понял, что отмеряно мне немного. Луч следовал неотступно, и при малейшем уклонении от небольшого пространства метра два на два, случайно или неслучайно включившем в себя зловонную дырку в полу в углу комнаты, напоминал о себе довольно сильным ударом тока, от которого я поневоле трясся как паралитик. К Гансу я отправился сразу, честно намереваясь потерпеть, но, превысив допустимую границу прыжком метра на полтора сразу, я получил такой нокаут, что свалился и еле отполз на место. Скорчившись от боли и ожога, я закрыл глаза.
Мысли медленно сочились, не принося никакой радости. Я опять в клетке. Опять из-за него… Я вздрогнул.
Обрывок разговора вклинился в тишину пустого, с гулким эхом помещения. Не за стеной, не у двери… Здесь… Открыв глаза, я почувствовал тошноту, медленно выезжая из дежавю… Не успев ничего понять, я чувствовал осадок чужого раздражения.
Я был здесь раньше. И не в роли пленника. Где-то в глубине своего нутра я находил и местность под названием Синай. И народ, живущий здесь… Но я не видел себя.
Лежать на полу надоело, и я поднялся. Оглядевшись в который раз, я опять пришел к выводу, что отсюда не сбежишь… если тебе кто-нибудь не поможет. А кто мне здесь поможет? Ганс, который валяется в двух метрах от меня и, устав свирепо вращать глазищами, уснул? Кто может открыть мне эту дверь с той стороны?…
И в эту самую минуту замок щелкнул.
Раздались голоса. Они приближались.
Луч погас.
"Ну и ну… Это называется, — время терпит…", я решил, что пришли за моим ответом.
Но никто не входил.
Легкий вскрик долетел в приоткрытую дверь. Глухие удары во что-то мягкое…
Кое-как развязав ничего не понимающего немца, я пошел к двери, ожидая, что в любую минуту или войдут, или луч восстановится…
Но ничего не происходило… Душный, приторно-сладкий воздух проникал в щель…
Ни один звук больше не нарушал тишину.
И я понял, что такого больше случая не будет, и шагнул за дверь. Сзади меня подпихнул очухавшийся Ганс, и я как пробка выскочил на площадку перед нашей тюрьмой.
ААА!!! Гадство какое-то!!!
Высокие деревья, покрытые шапками багрово-красных цветов, нависали над нашей головой, расступаясь лишь для неширокого прохода, уходящего в гущу леса. Корни, сплетенные плотным ковром под ногами, глушили все звуки.
Четверо охранников птичьего начальника и он сам лежали перед нами. Понять, что мы влипли по самые уши, было нетрудно… Немец, чертыхаясь, перешагивая через трупы, стал уходить влево…
Но старик был жив… Он хрипел, пытаясь подняться.
Три шага отделяли меня от него. Его птичьи круглые глаза уставились, не мигая, когда я наклонился к нему. Он умирал.
— Граас… — прошептал он.
Хотел бы я знать, где этот гад.
— Его здесь нет, — ответил я.
Оставить старика умирать в одиночестве я не мог. С такими ранами взвалить его на плечо было равносильно тому, чтобы убить его собственными руками…
И тут вспышка бластера разнесла голову раненого. Наведенный на меня ствол оказался у моего глаза.
— Старик жутко хотел тебя видеть… — буркнул я, видя как за спиной неожиданно появившегося офицера старается подойти неслышно Ганс. Когда эта гора мышц встала на цыпочки, в какой-то момент я думал не выдержу и лопну от смеха… Но это не могло долго продолжаться… Уже через пару секунд Граас услышал и обернулся… И зря… Мало того, что Ганс уже был рядом, и его рука, которая по толщине была в два раза толще моей ноги, обрушилась на оборотня, но и я же не буду ковыряться в носу, когда мне приставили бластер к глазу… Убивать мы его не собирались, но оглушить пришлось, и бластер забрать…
Оглянувшись еще раз на залитую кровью дорогу, на убитых, мы уходили… Уходили молча… Вместе… Подчиняясь необходимости.
Дорога быстро превратилась в тропу. Густые кроны неизвестных деревьев с плотными, с острой кромкой листьев нависали низко. Душный аромат их багровых цветов действовал одуряюще.
Сначала бегом, потом быстрым шагом… Через час мы уже почти еле передвигали ногами. Пульсирующая головная боль вскоре стала вызывать галлюцинации. Меня преследовали жуткие видения среди белого дня… По тому как Ганс дернулся возле показавшегося на повороте неожиданно столба, я понял, что видения мучают не только меня.
Столб высотой метра полтора из красно-коричневого старого дерева стоял на обочине тропы. По нему вкруговую по спирали сверху вниз уходила надпись из знаков с обилием точек и палочек.
— Метка страны Синай… — глухо проговорил немец. — У них здесь нет границ. Они приходят, ставят метку и все… Считают, что это им принадлежит. Самое странное, что это дерево ничем почти нельзя удалить, только на месте ядерного взрыва их нет, так там ничего нет. Так по всей планете и торчат эти метки.
Деревья вокруг росли плотно, внизу ветвей почти не было. Ветви росли из вершины крон их и змеевидными плетями, покрытыми цветами и еще нераскрывшимися, кровавыми бутонами, спускались к земле. Корни, видно не вмещаясь уже под дерном, ползли по верху так, что идти было легко, как по пробке… Влажная жара и неподвижный воздух убивали всякое желание разговаривать, но болтун Ганс продолжал: