Можно придумать много легенд о том, как холоднокровные стали теплокровными. Это может быть легенда о первой большой любви, или легенда о первом большом сочувствии, или легенда о первом восхищении красотой. Но факты говорят о другом. Факты говорят о том, что теплокровность в те времена была далеко не безобидным явлением. Теплокровных преследовали за теплокровность. Изощренная физиология динозавров дошла до того, что они на расстоянии чуяли теплую кровь, улавливая тысячные доли градуса. И уже за тысячную долю виновный подлежал съедению.
— Просто поразительно, до чего мы сами не умеем себя беречь, — говорили лягушки, хотя уж они-то умели себя беречь. Впрочем, они имели в виду млекопитающих.
— Быть незаметным — что может быть лучше в наш ужасный век? Так зачем же делать все, чтобы тебя заметили? И какая разница, что у тебя за кровь, если из тебя ее выпускают?
Лягушкам это было непонятно. Они считали, что нужно иметь такую кровь, которую легче сохранить в сложившейся обстановке. А теплокровность… Ну скажите, разве это так уж принципиально — теплокровность?
Для млекопитающих это было принципиальным, потому что причиной их теплокровности было несогласие с внешней средой. Во внешней среде жара сменялась морозами, бросая все население то в холод, то в жар, и, чтобы не зависеть от этого, нужно было иметь свою постоянную температуру. Ведь вот динозавры, могучие динозавры вымерли, когда наступили холода, потому что не имели своей, постоянной температуры.
Предыстория человечества не менее героична, чем история человечества. И кто знает, может быть, не было бы на Земле человечества, если б не было на Земле тех, первых, не имевших ни славного прошлого, ни мало-мальски терпимого настоящего, — а только будущее, одно только будущее, да еще горячую кровь.
СТАРОЖИЛЫ ЗЕМЛИ
ВРЕМЯ, ВРЕМЯ…
Время течет, как река, и даже быстрей, потому что реки иногда текут медленно. Но они текут, и сегодняшние реки не те, что были вчера. Кажется, только вчера — вспомните девонский период — они текли так спокойно, что Рогозуб мог ни о чем не беспокоиться. И он полеживал у себя в воде, иногда выставляя наружу нос, чтоб определить, какая там, наверху, атмосфера, потому что уже тогда Рогозуб был двоякодышащий.
Атмосфера была, как в девоне: можно сказать, нормальная и наверху и внизу; и наверху и внизу не было никого крупней и страшней Рогозуба. Но на всякий случай он все же время от времени высовывал нос из воды.
Ему казалось, что время течет, как река. Как медленная, насквозь проросшая, словно пришитая ко дну водорослями река — привычное обиталище Рогозуба. Но время текло быстрее. Вспомните: только что был девонский — и вот уже каменноугольный период. Не успели оглянуться — триасовый, юрский, меловой… Столько воды утекло, а что переменилось?
Многое переменилось, но Рогозуб не замечает перемен, хотя регулярно проверяет состояние атмосферы. Ему кажется, что он все еще в милом своем девоне, когда не было никого крупнее ни на земле, ни в воде.
Поэтому он так часто попадается в сеть. Он не торопится сопротивляться и не торопится убегать, он вообще не торопится, он живет, как в девоне, когда впереди еще столько времени, что некуда торопиться. Он живет и в реке, и в пруду, и в аквариуме, и спокойные воды аквариума напоминают ему спокойные воды его реки. И он высовывается из аквариума, чтобы определить, какая там, наверху, атмосфера, и с удовольствием отмечает, что ничего не переменилось.
Ничего не переменилось. Медленно текут воды, в которых живет Рогозуб. Медленно течет время, в котором живет Рогозуб. И медленно, медленно живет Рогозуб. Так жили только в девоне…
СУПРУГИ УТКОНОСЫ
Супруги Утконосы, внуки Праутконоса, правнуки Прапраутконоса, помнят еще прапраправремена. Когда это было — в триасе или уже не в триасе? Тогда еще жили аммониты, эти головоногие, которые вымерли, потому что действовали больше ногами, чем головой. Когда же они вымерли? В триасе или уже не в триасе? Во всяком случае, когда они вымирали, Прапраутконосы уже жили, и аммониты сказали им:
— Прапраутконосы, вы свидетели того, что мы вымираем!
Супруги Прапраутконосы как раз снесли два яйца и потому сказали:
— Никакие мы не свидетели. Вымирайте, но не впутывайте в это нас.
— Мы вымираем, — сказали вымирающие, — атмосфера становится чересчур ядовитой…
До сих пор Прапраутконосы не чувствовали, что атмосфера стала ядовитой, но теперь они это почувствовали. И, проводив аммонитов в последний путь, они вернулись домой и сказали друг другу:
— Атмосфера становится ядовитой, а у нас ни капельки яда…
И они стали копить яд — конечно, не в качестве яда, а в качестве противоядия. Потому что, когда атмосфера становится ядовитой, самое главное иметь собственный яд.
Тем временем из снесенных яиц вылупились супруги Праутконосы. Собственно, время было уже не то: атмосфера очистилась, яд упал в цене и, кроме соседки Праехидны, его не было ни у кого из млекопитающих. Но супруги Праутконосы помнили слова Прапраутконосов, которые помнили слова аммонитов. И супруги Праутконосы помаленьку копили яд.
Потом они снесли два яйца, из которых вылупились супруги Утконосы. И супруги Утконосы тоже снесли два яйца.
Все млекопитающие давно перешли с яиц на молоко, но супруги Утконосы предпочитали и то и другое. Мало ли какие придут времена, нужно прежде всего думать о потомстве. И они думают о потомстве: откладывают яйца, а потом выкармливают детей молоком. (А вдруг не станет ни молока, ни яиц? Не забывайте, что атмосфера становится ядовитой.)
Супруги Утконосы помнят слова Праутконосов, которые помнят слова Прапраутконосов, которые помнили слова Прапрапраутконосов, которые со слов аммонитов помнили очень ядовитые времена. Аммониты вымерли, а кому хочется вымирать? Конечно, сейчас уже не те времена. Однако кто гарантирован? А вдруг вернутся праправремена? Или прапраправремена?.. Когда же они были — в триасе или уже не в триасе?
НЕПОЛНОЗУБЫЕ
Неполнозубые появились на свет раньше других, когда еще в помине не было хищников, но вот уже у хищников полный комплект зубов, а неполнозубые так и остались неполнозубыми…
По этому поводу больше всех беспокоится Броненосец. Когда вокруг столько зубов, считает Броненосец, нужно хорошенько заковаться в броню.
Трубкозуб посиживает с трубкой в зубах и относится ко всему с философским спокойствием.
— Не было на свете хищников, а неполнозубые были. Не будет на свете хищников, а кто будет? Неполнозубые?
Так рассуждать можно только с трубкой в зубах. Трубкозуба не зря считают толстокожим, он действительно толстокожий, а толстокожему незачем заковываться в броню. Ему главное — трубку в зубы (для этого всегда хватит зубов).
А Ленивец развешивает себя на дереве, как белье, и висит без движения, как белье, так, что в нем даже заводится моль — уж не как в белье, а как в шубе. И его не смущает проблема неполнозубости, потому что, когда полно зубов, как-то невольно находится им работа. «У кого зубов полон рот, у того забот полон рот», — мог бы подумать Ленивец, только пусть уж за него Трубкозуб думает, ему это больше подходит: с трубкой в зубах.
А Трубкозуб думает с трубкой в зубах: почему это Ленивец висит на дереве вниз головой? Когда так висишь, все хищники получаются над головой, и не только хищники, а самые мелкие твари… Может, потому Ленивец так мало двигается? Когда все над головой — и большие, и маленькие, — пропадает всякая охота… А может быть, Ленивец как раз висит правильно, а весь мир расположен вниз головой? Потому-то он, этот мир, такой полнозубый, что зубы его приливают к голове…