— Молодой человек? — губы, липкие от помады. Розовый цвет, изящный и воздушный.
— Свободная касса! — я стараюсь вложить в эти слова как можно больше любви. Все просто и неожиданно. Чтобы она поняла. Чтобы почувствовала ту вольтову дугу. То невысказанное и напряженное, что уже есть между нами. Легкий пушок на щеке. Я мучительно вспоминаю: сильно ли я надушен сегодня? С «Аксом», нужно всегда быть осторожнее, от него женщины сходят с ума. А мне вовсе не улыбается, если она сойдет с ума и поцелует меня прямо сейчас. Во- первых: это неудобно, целоваться через стойку, а во-вторых- все сразу всё поймут. И не будет уже никакой тайны. А она нам нужна, эта тайна. Потому что это единственное общее, что есть у нас. И если ее не будет, все будет плохо. Плохо. Плохо.
— Алён! Ну, че ты там застряла?
Она не оборачивается на голос и смотрит на меня. Ее глаза блуждают по мне и неожиданно обжигаются. Черт. Черт. Черт. Я улыбаюсь ей самой лучшей из моих улыбок. Но лицо у нее каменное. Я всегда хотел избавиться от этого. Мерзкий нарост, чуть ниже груди. И его видно под моей красивой униформой. Даже ослепительная фирменная шапочка не спасает положения. Она на голове и не прикрывает уродства.
— Мне апельсиновый сок и чизбургер, будьте добры, — голос ангела, но теперь она смотрит сквозь меня. Черт! Черт! Черт! Что она там видит? Что? Мерзкую жабу Ирину Михайловну? Я собираю ее заказ. И чувствую дрожь, где-то там, глубоко. Около сердца.
— Лён, как ты можешь это есть? — они уже сидят за столиком, но у меня абсолютный слух, я все слышу. Мама говорит, что я очень одаренный. Мне не хватает только внутреннего стержня. И ошибается, потому что стержень у меня есть. Ведь любить Елену Корикову нелегко, не так ли? А тот, что рядом с ней, вызывает во мне пепельную ревность. Урод. Трижды урод, из тех слащавых красавчиков. Вечно положительных принцев.
— Ну, не каждый же день? — он ее не ценит и не знает, что в чизе есть и чеддер, и рубленый бифштекс из говядины. Он очень качественный и в нем куча микроэлементов с витаминами группы Д. Я ненавижу ее спутника. И не только я, потому что рядом Ирина Михайловна. Она тоже ненавидит и мешает мне слушать.
— Алик, слышь… Это же актриса, да? — дыхание у нее несвежее, мягко говоря. Ни разу не свежее. Но про «Дирол» она видимо не слыхала.
— Елена Корикова, — тихо проговариваю я. И выделяю каждую букву этого имени. Каждую букву с запахом фиалок.
— Красивая, — квакает Ирина Михайловна. И моя ревность удваивается. Тварь, сука, с вонью нездорового кишечника. Уйди. Уйди от меня. Мерзость. Ты и Лена? Сгнивший мешок сала, я тебя умоляю, провались в сортире. Исчезни в том коричневом потоке, из которого ты вылупилась. Вслух я не говорю ничего. Потому что я выше этого.
А успокаиваюсь я на удивление быстро. И решаю, что мы все равно будем вместе. Я и Лена. Потому что мы так долго искали. И, наконец, нашли. Я подарю ей «Нивеа». Такой дезодорант, он хороший и содержит волокна хлопка. А если он содержит волокна хлопка, то это как бы хорошо. И не влияет на одежду. Или не волокна? Не помню. Хотя это ерунда, любой мой подарок ей будет приятен. Ведь тот смазливый ей наверняка этого не подарит. Зажилит. А я могу. Еще подарю ей «Флюкастат», он тоже необходим для женщин. И я видел в аптеке. Для чего он нужен, я не понимаю, но в рекламе все улыбались. Я хочу, чтобы она улыбалась. Зелеными глазами с лучиками. Только мне.
— Еще семь дней съемок. Общие планы доснимут к пятнице.
Еще семь дней! Они снимают фильм где-то поблизости. Семь дней! А потом мы уедем в Кастрополь. Она меня любит! Потому что посматривает в мою сторону. Но не улыбается. Она умеет хранить секреты. Я это понимаю. И готов подарить ей всего себя. Без остатка. А не только «Нивеа» и лекарство от печали. И мою голову пронзает. Оглушает водопадом. И льется, льется… Ослепительная чистая мысль. Прозрачнейшая и великолепная. Как вода в Египте, где все отдыхают. Недостижимая мечта, этот Египет. Пока. Но все будет, я уверен. А мысль, оформившись в доли секунды, вздымается огромной волной. Вот оно! То, что я сделаю ради любви. Она поймет! Ведь Елена Корикова не из тех тварей, что снуют вокруг, задевая телами. Она много выше Гриши Носастого и жирной старшей смены. Всех этих жалких червей во главе с ее спутником. С этим гладким слизнем без любви в сердце. Вонючим актеришкой, торгующим лицом. Я знаю это. Скоро мы будем вместе, наполняя друг друга собой и нашей любовью. Мы — высшие существа.
Мягкая войлочная тишина плавает в квартире, когда я делаю первый надрез. Мама на работе во всех своих лигатурах и щипцах. В звяканье и мычании пациентов. Кожа похрустывает, и на надрезе выступает мелкий красный бисер. Мне совсем не больно, потому что я обколол его ультракаином. Его — эту мерзость, которую мне почему-то не удалили. Нарост отваливается и повисает на коже, когда я надавливаю глубже. Крови немного. Почти нет совсем, и впечатление складывается, будто я режу мягкое мокрое дерево. Холодное и не мое. Абсолютно не мое. Это не я, а кто-то чужой. Я отрезаю последнее, что меня с ним связывает, и промокаю рану марлей. А потом заливаю все немедленно вскипающей пенистой перекисью. Кусок получается небольшой, когда он был мной, он казался мне больше. А так, небольшой сморщенный и еще более отвратительный.