— Ну, как вы можете, Вадим Алексеевич?! — это Романова стоит на страже культуры. Стойкий оловянный солдатик среди запаха крови, костров и дезинфекции. Могу, товарищ прапорщик Романова. Доктор Мезенцев, поставленный раком на голову, еще не такое может завернуть. А вот верните его в нормальное положение, дайте кабинет и медсестричку, а главное, сна мне дайте. Костюм зеленый хирургический. Список моих пожеланий прост и понятен.
— Извини, Татьян Евгеньевна, вырвалось. — звякаю скальпелем в ванночке, мальчик съеживается, но по-прежнему вертит в руках мою кривую поделку. Детства чистые глазенки, мандарин бы тебе подарить Аслан, но нету. Извиняй джигит, тут на сто километров мандарин нет. И Деда Мороза с Новым Годом. Тут мы убиваем, потому что ваши убивают нас. Мы как змеи кусаем собственный хвост. И никто не виноват, никого не колышет, что у тебя нет Нового года. Мне жаль тебя и себя жалко, потому что я не выспался и хватанул с Жекой спирта. Во всем этом гнусная, говенная предопределенность, пацан. Первое января или второе? Похмелье. Только вот осколки с бинтами ну ни в какую не лезут в эту картину. Праздника они не добавляют, я вздыхаю.
— А скажи мне, брат по разуму. — паясничает Женька, — чем отличается гондольер от маркшейдера?
— Длинной. кхм…протуберанца.
— А у кого длиннее? — серьезно спрашивает Левдик.
— Дураки, вы. — заявляет невидимая Романова и тихо ржет за своим столом.
— Кхун? — мать озабоченно глядит на меня.
— Цига кхавэл. Иди сюда, — зову ее я, — Держи тут вот. Дик ду.
Мальчик приникает к бедру матери и тянет ей мою капельницу: глянь мам, какая у меня собака есть. Она вымучено улыбается ему и гладит по голове.
Все, можно шить, я выбираю самый маленький номер и прокалываю кожу изогнутой иглой. Курсы кройки и шитья под мудрым руководством доктора Мезенцева. Воистину мы нигде не пропадем! Могем шить, могем не шить, можем канализации чистить. Вантузом. Много добрых дел можно придумать с недосыпу.
«Весьма одаренная ты личность Вадик», — хвалю я себя мысленно. — «Пропорционально сложенная. Лишь бы пропорцию эту не нарушить. Не перебрать с Левдиком. А то руки будут дрожать. Для прохладненцев, коих сейчас на вокзале раскатывают, еще туда- сюда. А пацана шить на тонкой ручке, тут другая нужна тщательность».
— Вадим Алексеич! А как их записывать? — прапорщик Романова шелестит своей бюрократией.
— Пиши, Тань, мальчик. На вид — пять лет, проникающее левой руки. Небольшое нагноение. Без обструкций. Выпиши им антибиотиков проколоть, широкого спектра. И болеутоляющего. Посмотри в справочнике, что-нибудь подходящее… У меня мысли путаются.
— Праесумтион иносенти, по-русски. — бубнит неугомонный Женька, — Как по — русски, а?
— Невинность, Жека. Девственность. Белый цвет.
Мы все невинны: Левдик, Айдар, прапорщик Романова, я, тысячи людей вокруг. Смотрим на мир наивными глазенками и бьем по каждому шороху, потому что там, во тьме копошится другой, такой же невинный человек. Иносенти, блин. Мальчику интересно и он поворачивает голову, силясь увидеть результаты моей деятельности. Аккуратно все, не переживай, Асланчик. Будешь потом еще моим швом хвастаться. Скажешь, САМ доктор Мезенцев шил. Не забыть бы дренаж с усталости. А то опять нагноится.
Все. Закончил. Я вяжу аккуратный узелок, отхватывая концы бинта.
— Жень, у тебя аскорбинка осталась?
— Не подходит девственность твоя. Тут другие буквы. Я тебе что, аптека на Московском?
— Жень, не жмотничай. У тебя были, спонсорские. Я-то знаю.
Спонсорские. Как будто можно спонсировать всю эту мешанину. Нате вам ребята аскорбинку, нате вам колготы на сорок ден. Вот ведь чушь! Нам лекарства нужны. И соляра, как воздух. Без нее кварц не работает. Не хочет он без дизеля работать. Хотя, говорят, тепло в колготах этих.
Бля, засыпаю я чего — то.
— Презумпцию, попробуй, должна подойти. Ты латынь эту учил в универе?
— Я болел часто, — гогочет он и влетает в процедурку, в одной руке у него мятая газета в другой оранжевая пачка аскорбинки. — Держи, пацан. Что надо сказать?
— Баркалла. — шепчет тот. Господи, второй час ночи. И второе января наступило. Я показываю матери на выход.
— Иди. Дъэдан. Все. — она, что то сбивчиво объясняет мне. Деньги? Какие деньги? Иди, милая. Указываю ей на занавеску — там тебя прапорщик Романова заждалась. Они выходят, на пороге пацаненок оборачивается и машет мне здоровой рукой. В кулачке зажата моя собака из трубки и Левдиков гостинец. Бывай, Аслан, такой вот Новый год у нас с тобой.