Сострадание и печаль по чему-то потерянному и непознанному всем человечеством металась по темным зарослям. Бледная луна взирала на них с неба. Проходя мимо меня проверяющий, неожиданно остановился и потребовал:
— А ну-ка дыхни, боец.
Я дыхнул в предусмотрительно подставленное ухо, поросшее мохом седых волос.
— Показалось, едитя. Смотри у меня, — подполковник назидательно ткнул пальцем в пространство. — Бди! Что бы чего тут… Завтра учения!
Окончив на этом наставления, он погрузился в свой неземной аппарат и отбыл. Я еще долго стоял, вдыхая холодный ноябрьский воздух, и слушал хрип глушителя растворяющийся вдали. Как же все пестро и непредсказуемо, думал я, даже тут, на небольшом кусочке поверхности, где время остановилось. И еще никто не сказал, куда бежать в поисках абсолютного покоя. Развлекаясь этой мыслью, я запер ворота и вернулся в сторожку.
А Марк Моисеевич, сидя в кабинете, сочинял письмо бывшей жене.
«Здравствуй, дорогая Марина!» — начал он, и уснул, положив голову на белый лист бумаги. Припоздавшая со смертью ноябрьская муха ползала по огрызку вареной колбасы, оставшемуся от застолья. Мышь гоняла корку хлеба. Все было тихо, но завтра в этом мире недоделанных дел и недописанных писем, в котором никто никому не нужен, должны были состояться учения огнеборцев.
Смерть
Этим утром я вышел из сторожки, полагая позавтракать тем, что послали боги и щедрость круглой поварихи Анны Ивановны. Благословлены эти самые утра! В них вступаешь всем своим разумом с твердым намерением сделать что-нибудь хорошее. Принести кому-нибудь тихое счастье и радость. На крайний случай исполнить что-нибудь героическое: убить дракона, спасти девственницу, отжаться пятнадцать раз на трясущихся руках, похмелиться и бросить курить. И уж не самый большой секрет, что все эти планы не стоят даже тушки дохлого таракана, когда у твоих ворот стоит сияющий бронеинспектор Коломытов в неизменном брезентовом плаще. Оснащенный по последнему слову техники: секундомером, двумя канистрами с бензином и вчерашним перегаром.
— А ну-ка подмогни, боец, — попросил меня Геннадий Кузьмич. — Две канистрочки к входу отнеси.
И, помешав рукой стылый воздух, что, по его мнению, означало приветствие, отбыл в сторону кабинета доктора Фридмана. Попытавшись возразить, я не нашел что ответить, поэтому просто подхватил груз и побрел к зданию больницы. По дороге размышляя о справедливости и своем месте в жизни.
Поток моих малосвязанных размышлений был прерван Прохором, исторгнутым дверью, за которой лечили души. Пометавшись немного по крыльцу, солидный санитар припустил было в сторону так, как отбегает любознательный охотник, присевший по нужде на медвежью берлогу и обнаруживший, что хозяин вовсе не спит и у него свои планы на жизнь. По одному его виду было ясно, что неумолимый как время Геннадий Кузьмич успел добраться до кабинета главврача.
— Прохор! Любезнейший! — воззвал из приоткрытого окна помятый Марк Моисеевич. — Куда вы? Вы в дружине!
— Марк Моисеевич, — заблеял любезнейший Прохор, — у меня там матрасы не прибраны, боюсь, покрадут. На прошлой неделе, две штуки увели. Цыганча лазиет.
— Вернитесь, голубчик, — больным голосом приказал эскулап. — Позавтракаете и поможете на учениях. У нас недобор в дружине.
Я прошагал мимо поникшего Прохора и канистры, весело плещущие содержимым, показались на пару килограмм легче. Зрелища сегодня обещались быть.
— ……! — пожаловался миру огорченный санитар, на самом деле фраза была намного длиннее, а слова ее могли убить пару воробьев, я ее немного изменил. — Тебя тоже припахали чо?
— Проверяющий обещал каждому премию попросить у Марка, если поможем, — с чистыми глазами обманул его я. — Сейчас за противопожарную охрану, сторожам добавляют. По полторы тысячи на лицо выходит, если все нормально.
Прохор нахмурил брови производя несложные вычисления. Полторы тысячи измеряемые в мерзавчиках табуретовки выходили на пару недель не очень оглушительного запоя.
«Ватник, Проша, я тебя еще отрабатывать заставлю», — мстительно подумал я, припомнив оторванные пуговицы и грязь в сторожке, оставленные после его дня рождения. — " Ну все бы ничего, не такое видали, но нафига стол ломать-то?"