— По чуть- чуть, — нагло заявил Брониславович, покореженному сопровождающему, — в качестве солидарности между трудящимися Франции и советскими моряками.
Сейчас мы уже убраны по риску, и любая прибавка литража может политься из глаз. Сергей Иванович безобразно пьян и отдыхает с головой бережно уложенной на бухту каната. Его беспокоят секретные видения, и он время от времени взбрыкивает мутным взглядом по нам, мирно беседующим вытягивая на капитана обвиняющий палец. Тот ржет, и кидает обратку, указывая на павшего в неравной борьбе своим, железобетонным, похожим на полбатона копченого сервелата. Молчаливая дуэль, но один из соперников вооружен крупнокалиберным ДШК, а другой пытается утомить противника из воздушки.
- Вот у вас там, кто управляет? — спрашивает капитан, степенно жуя лук — Правительство у вас, какое?
— На здоровее, — француз непонимающе улыбается и накидывает коньяк.
— Регерунг какой у вас?…Алик, как по английски? Говермент!
— Ооо …Мареша Де Голь!
— Вот, — назидательно заявляет собеседник, — Мареша у вас какая — то. Говорит тебе что делать, как задницу вытирать, сморкаться. Бабе, поди, подол задираешь по инструкции. А у нас народ правит…По справедливости все… Вот смотри. Петрович. А кто такой Петрович (он поднимает монументальный палец и внимательно смотрит на француза) Петрович у нас — депутат, понимаешь?
Депутатский зад с размытым солидольным пятном выглядывает из люка, другая часть народного избранника укрыта палубой и занята поисками стульчика. Картина параноидальная, со стороны кажется, что механик таким невероятным способом угрожает инопланетным агрессорам.
— Депюте… фраппан! — заявляет француз и прибавляет, — пур ле Уньон Совиетик!
Мы выпиваем за это. А наш кораблик проходит Колотилово, знаменитое гипсовым Ильичом и патологической ненавистью к комсомольцу матросу Шипареву. У памятника фантазией скульптора, чуть согнуты ноги, и пальцы рук заложены за жилетку. Композиция четко представляет, как вождь мирового пролетариата исполнял идеологически чуждый нам танец «семь- сорок». На бережку в мирном мареве расположились отдыхающие: ловящие рыбу, ковыряющие в носу и слоняющиеся без дела колотиловцы. Саня (который и есть героический матрос Шипарев) подрывается с места и, не выпуская стакана, сопровождаемый криками бессильной злобы, являет уставшему за день, краснеющему солнцу свой белый зад.
— Капиталистен, — сурово объявляет он огорошенному Жану. — за восемь мешков яблок удавятся.
Становится ясно, истоки неприятия лежат глубоко в том факте, что если колотиловцы и не достигли ступени развития «человек разумный», то Саня уже глубоко перешагнул ее. А мы, с капитаном, Петровичем, Жаном, отдыхающим Сергей Ивановичем и еще многими миллиардами болтаемся посередке между этими группами существ.
Вот ведь сложная штука — жизнь, все выворачивает до изумления. Ну что значат восемь мешков яблок? Да ничего, даже для тощей городской интеллигенции, брезгливо отбирающей лучшие с ее точки зрения плоды на колхозном рынке. А уж человеку, почесывающему промежность под собственным деревом, так вообще растереть. Но есть — принцип! Ради принципа труженик села готов на любую войну. На атомную, молекулярную, с использованием рогаток и бумерангов. Ему все равно, он знает, что вернется к почесыванию и собственному дереву. А вот куда вернется Саня, сгноивший по великому запою восемь мешков отданных на продажу? Вот где загадка. Саню, похоже, мои теории волнуют меньше всего. Он усаживается на место и восклицает:
— За дружбу народов и взаимопомощь! — и выпивает содержимое стакана.
— Что, нравится? — капитан добродушно взирает на Жана с набитым салом и хлебом ртом — Такось… Не то, что у вас…. Милитаристы одни… Сало нормального, небось, не достать, а?
— Прфб — произносит тот, с усилием прожевывая продукт
— Вот, вот, — назидательно продолжает толстяк, — Еще вы там лягушек едите с голодухи… Я знаю.
— Куа? Куа? — улыбается Жан — Куа ву пахрле?
— Ква- ква — соглашается Брониславыч и запускает палец в ухо, почесывая зудящий мозг. — Только скажи я тебе их тонны три поймаю… Санька вон пошлем… Тут их знаешь сколько? У нас, их никто не ест. Брезгуют. Потому как народ правит. И для каждого найдется, что поесть и выпить. Фейрштен?
Мы рассматриваем готовящуюся ко сну реку и молчаливо соглашаемся, что Уньон Совьиетик — это сила, раз уж все брезгуют лягушками. И ничто не сможет поколебать наши убеждения, пока есть коньяк, река и сало с нежной розовой прослойкой.