Другое — то, что существуют люди, у которых большие пальцы ног уже заняты. Они всю жизнь только и делают, что ходят вокруг этих бирок с открытой датой, цинковых столов с желобами для стока жидкостей, докторов, поедающих булки с вареной колбасой. Все их устремления, метания, телодвижения и мысли сосредоточены на одном — как можно быстрее получить окончательные каракули ни куске клеенки, привязанном к большому пальцу. Трах-бах, поступил такой-то и дата. «Помойте его» — бросит скучающий врач и вернется к розовой «Останкинской».
— Лучникова, есть здесь? — лицо спрашивающего типуса было чуть- чуть не доедено муравьями. Его брат-близнец крутил на пальце ключи с блестящим брелоком. — Лучникова нам нужна, сечешь?
— А кто это?
Он повертел в руках потрепанную бумажку и поморщившись от усилий прочел.
— Лучникова Вера Павловна, 1922 года рождения.
— Вера Павловна? В седьмой палате. Только к ней сейчас нельзя. Посещения с пяти часов.
В мой карман были втиснуты двести рублей:
— На, не отсвечивай. А то простудишься и заболеешь, поэл? Внук я ее. Сирота. А это, — он указал на собрата, держащего бумажную папочку, — тоже внук, усек? Седьмая значит?
— Седьмая, — кивнул я и глянул на его остроносые бьющие отраженным солнечным светом туфли, бирки на большом пальце было не видать.
— Пошли, Славик, — пригласила сирота брата. И они двинулись по дорожке к зданию больницы. Рассматривая их крепкие затылки над мятой кожей курток, я двинулся следом. Мало ли что. А Вера Павловна мне была симпатична. Знаете, так бывают симпатичны абсолютно беззлобные и неприспособленные к реалиям люди? С ними легко и им от вас ничего не нужно, впрочем, как и вам от них.
— Послушайте, послушайте, — будь ты трижды неладен Герман Сергеич, одетый в слишком короткую пижаму. Гражданин Горошко — так он подписывался под своими манифестами. — Сегодня, мне опять не доложили сахару в чай! Возмутительный случай! В столовой обкрадывают пациентов!
Меня он с самого начала считал кем-то тайным, засланным в нашу больничку с целью расследований и вскрытий фактов. И ловил везде, где только видел. Печалей и горестей за время нашего знакомства накопилось почти на десять страниц. И все пасквили, снабженные размытым обращением «В компетентные органы», были вручены мне лично, о чем я расписался в замурзанном блокноте. «Держите это на контроле» — доверительно советовал он. — «Здесь сплошные нарушения!». Режим конспирации, введенный им, был настолько силен, что, встречаясь со мной в столовой, он отводил взгляд, делая вид, что мы не знакомы.
— Не сейчас, Герман Сергеевич. Я занят.
Но это же клещ в полосатой пижаме, репей, прицепившийся к шнуркам. Пока мы препирались, внуки Веры Павловны уже проникли в дверь. Я отчаянно отбивался от гражданина Горошко бухтевшего разоблачения.
— Парамонов вчера вынес три «пиджака» и продал. Да- да! Я все видел. А Марк Моисеич…
— Что Марк Моисеич? — произнес неожиданный главврач. Все главврачи внезапны, они ходят мягко как фламинго, вытягивая шеи, с загадочным видом прислушиваясь к бурлящим толчкам, шелесту страниц в ординаторской, приглушенному мату санитара Арнольда, волокущего матрас очередного энурезника. Правдорубец Горошко мгновенно оставил нас, впитавшись в окружающую сирень. — Почему посторонние на территории? Чья это машина?
— Да вроде внуки приехали к Вере Павловне, — пояснил я.
— Какие внуки? Откуда внуки? Как к Вере Павловне? Где Прохор? — расподозревался милейший психиатр.
— Да у нее сидят, — крикнул я, целя в спину удалявшегося эскулапа. — Двое их.
Он досадливо отмахнулся, топая к дверям. У Веры Павловны должно было образоваться поистине великое собрание.
Пришельцы уютно расположились на кровати бабки Агаповны, бесцеремонно выставив ту в коридор. Бабка, уязвленная обращением, замерла у двери в позе индейца сиу, выслеживающего очередного француза отошедшего отлить. Серые старческие глаза тлели обидой. А за поколупанной многочисленными постояльцами дверью велись великосветские беседы.
— Мы вам со Славиком купим уютный домик, Вера Павловна, — вился внук. — Знаете такой, с абрикосовым садиком…