Вновь ощутил я внутреннюю дрожь, увидев перед собой схему железнодорожных путей региона. Сложная сеть жирных чёрных линий, расползшаяся по обширнейшим пространствам, вызывала у меня ассоциации с кровеносной системой, которая отравляет ещё здоровое тело дурной грязной кровью с той поры, как полыхнул Центральный Вокзал и от него поползли по миру эти страшные метастазы.
Впрочем, несколько отростков на карте были заштрихованы красным, и эта отрадная деталь вновь наполнила мою душу надеждой - я мог воочию убедиться, что зараза мало-помалу отступает в тех местах, где ломаются и приходят в негодность старые пути. Вдоль действующих веток шли непонятные мне обозначения, сделанные цветными карандашами.
- Здесь показано, какие участки кем обслуживаются. - пояснил старик, ткнув пальцем в небольшой коричневый отрезок. - Это я собственной персоной. Жёлтый - Димитрий, светло-серый - Юзеф, фиолетовый за ним - Манька одноглазая... Ну, и далее по списку.
- Как же получилось, что про вас никто не знает? - вырвалось у меня. - Ведь это великий труд, оберегающий людей от страшной опасности!
- Кого бережём, те знают. - пожал плечами Ольгерд. - А прочие люди вообще ничего не хотят знать о железных дорогах - им так спокойнее. Нам, смотрителям, слава не нужна - мы просто делаем своё дело, чтобы другие могли спокойно спать.
- А вот здесь? - я указал на действующий участок путей, где не было никаких обозначений. - И тут, и вон тут...
- Там никого нет. - кивнул старик. - Места глухие, ни городов, ни посёлков... Так что пусть себе разваливается. Мы, смотрители, лучше других понимаем - чем быстрее вся эта дрянь исчезнет с лица земли, тем лучше. Только простые люди страдать не должны.
Покуда Ольгерд готовил скромный ужин на маленькой газовой плитке, я старался привести в порядок своё мироощущение и весь внутренний уклад. Мне не давала покоя мысль о сотнях людей, тихо и безвестно трудящихся под самым боком у дьявола, чтобы другие могли спокойно спать. Каким мужеством и душевной стойкостью нужно обладать, чтобы посветить себя этой одинокой жизни в неприглядном и заброшенном краю?..
И вдруг смотритель отставил в сторону чугунную сковороду, на которой аппетитно шкворчали гренки, поднял голову и замер, точно прислушиваясь к чему-то. Сам я, как ни старался, не смог уловить посторонних звуков - только шумел снаружи ветер да тикали старые настенные часы.
- Скоро будет поезд. - проговорил старик с такой уверенностью, которая не оставила места сомнениям. - Хотите посмотреть, пан Эйзенхауэр?
Хоть я и старался не подать виду, внутри у меня всё похолодело. Инстинктивный ужас, подобный страху животного перед надвигающимся лесным пожаром, зашевелился в груди, и какой-то части меня больше всего на свете хотелось забиться в самый дальний угол дома, чтобы не видеть и не слышать ничего снаружи; но гордость и любопытство, которыми я был равно наделён от рождения, не позволили в этом признаться. Поэтому я лишь кивнул.
Снаружи почти стемнело, только рыжие отблески на западе напоминали о вечерней заре; в ночном небе, в разрывах облаков, сияли крупные звёзды. Мы встали на обочине шоссе, у начала дорожки, что вела к дому. Лес шелестел на слабом ветру, и при желании можно было забыть о близости путей, особенно сейчас, когда насыпь потерялась во мраке. Только вездесущий запах гари напоминал, что мы всё ещё стоим возле самой центральной оси запретной территории.
- Позвольте узнать, уважаемый Ольгерд, как же вы столь заблаговременно узнаёте о приближении поезда? - спросил я, невольно понизив голос.
- В этом нет ничего сложного, если живёшь всю жизнь возле рельс. - Так же тихо отозвался смотритель. - Да вы и сами уже должны кое-что видеть.
Он кивком указал в нужную сторону, и я с замиранием сердца понял, что увиденный мною свет не имеет ничего общего с солнцем. Там, на западе, медленно разгоралось багровое зарево, а вскоре стал слышен новый звук - тяжёлый давящий гул, что пронзал ночную прохладу, заставляя сжиматься внутренне от недоброго предчувствия. Одинокая птица крикнула вдалеке и замолкла - всё живое хотело оказаться как можно дальше от надвигающейся угрозы, и я не был исключением.
- Уже скоро... - проскрипел Ольгерд, которому его железная выдержка тоже давалась нелегко. - Эти штуковины быстрые...
Гул накатывал стремительно, и я с немалым трудом подавлял желание упасть на колени, зажимая руками уши. Сигнальщик на переезде вдруг ожил, зазвенел, перемигиваясь тревожными. Оранжевое свечение залило весь западный небосклон; единственный раз прежде мне довелось наблюдать такое - во время Великого пожара.
А затем поезд вынырнул из-за поворота, и все мои душевные силы понадобились мне, чтобы сохранить рассудок и не броситься бежать без оглядки, вопя от ужаса.