Кто был тот кривоносый? Один из старухиных чертей? Колдун? И что за следы ведут к дому? Кто пришел сюда сегодня по свежему снегу?
Кольнуло неприятное предчувствие. Про Меланью Штук много ходило ерундовых слухов, но в одно Акакий верил охотно: такие, как она, злые ведьмы старой закалки, запросто не сдаются. Кабы не задумала старуха чего дурное…
— Откройте именем Синода! — снова крикнул Акакий, но, как назло, голос его в конце дал петуха. Снова подумалось, как бы сейчас хорошо оказаться дома, подле самовара. А ещё бы хорошо лимонов поесть с мёдом и имбирем, очень для горла полезно. — Меланья Штук! Открывайте немедленно!
Акакий надавил еще сильнее, уже подумывая, а не разбежаться ли ему, чтобы высадить дверь плечом, и вдруг — она поддалась. Молодой черт едва удержался на ногах, но в избу все-таки влетел и сделал несколько неловких шагов по заиндевевшему, скользкому полу. В сенях было темно и тихо. Слишком тихо для дома, где умирает строптивая ведьма.
Акакию за десять лет службы всего два или три раза попадались колдуны, не чтящие законы. В большинстве своем Соседи восприняли их как благо: были те законы справедливыми и очень хорошо защищали и людей, и Соседей. Но все не могут быть довольными, и попадались время от времени те, кто законов новых не чтил, предпочитая жить по старым понятиям. С такими у Синода был разговор короткий. Да и Природа (или какое божество, тут уж каждому по вере его) все рассудила по — честному: те, кто справедливых правил не чтил, страдал от собственной глупости. И ведьма, преступающая закон, вершащая дурные дела, а после не пожелавшая сдавать подвластных ей чертей (служащих-то, между прочим, по честному договору) умирала всегда долго и мучительно. И оттого слишком тихо было в доме.
Акакий сунул руку в карман, достал небольшую табакерку — отцовский подарок, — а оттуда вытащил уголек. Подул на него, и в свете разгоревшемся осмотрел пустые сени. Вода в бочке, поставленной в уголке, успела покрыться тонким ледком. И стены были седы от инея. Ступая осторожно по заледенелому скользкому полу, Акакий дошел до дальней двери, толкнул ее и вошел в светлицу.
Комната была совершенно пуста. Акакий быстро пересек ее и приложил ладонь к печке. Холодная. И на полатях никого. На столе только — нож, старый, домашней ковки, с рукоятью, обмотанной лыком. Такой ведьмы старой школы — вроде Меланьи Штук — использовали, когда нужно им было перекинуться зайчиком или свиньей: втыкали в колоду и прыгали. Нож воткнут был между досками грубо сколоченного стола, сильно накренившийся. На глазах Акакия он задрожал, упал, по столу покатился, а после запрыгал медленно по полу, точно живой. И замер у самого порога.
Меланья Штук умерла. Умерла, чертей не сдав и душу свою не препоручив Синоду для дальнейшего вспоможения. Непогребенная.
— Еретик — это который помрет, а затем ходит… — пробормотал растерянный Акакий.
До Рождества Христова оставалось лишь около суток, а у него бродила где-то по Петербургу новопреставившаяся ведьма-мошенница, и носились вместе с нею аж восемь неучтенных чертей.
В первую минуту Акакий ударился в панику — слыханное ли дело?! — но быстро взял себя в руки. Снял пальто, бросил его на край стола и принялся деловито оглядываться, надеясь отыскать хоть какие-то следы ведьмы. Кроме ножа в доме ничего не было. Его Акакий поднял аккуратно, завернул в платок и убрал за пазуху.
Велико было искушение ото всех бед спрятаться и до самого Рождества держать язык за зубами, а там уж как-нибудь само рассосется. Это Акакий себе запретил. Вражко всяко узнает и уж тогда по головке не погладит. Рога обломает, тут уж как пить дать. Одевшись заново, Акакий опрометью бросился назад, к Инженерному, кое-как разыскав на соседней улице сонного уже извозчика.
Вражко был ещё на месте. Дома ждали его жена, дети, но Вражко никуда не спешил, заканчивая все свои годовые дела, подписывая отчеты, да сверяя командировочные бумаги. Было у него правило: все дела заверить непременно до полудня двадцать четвертого декабря, с тем, чтобы более к ним не возвращаться. И каким-то, очевидно, волшебным образом Вражко уже много десятков лет этому правилу следовал.
Акакий попереминался немного с ноги на ногу, то занося руку, чтобы постучать, то снова роняя ее. Время утекало драгоценное. Закончилось тем, что Вражко, должно быть, почувствовал что-то и сам дверь открыл.