– Все в порядке, мистер Уиллис. – Она быстро подошла к дивану и поправила салфеточки. – Присаживайтесь, пожалуйста.
– Спасибо.
Я уселся, и Эд сел справа от меня. Коннерли встал около батареи, заложив руки за спину.
Эд вытащил свой блокнот и деликатно откашлялся. Я принял это за сигнал к действиям и попросил:
– Не могли бы вы нам рассказать, что же здесь произошло? Ее нижняя губа задрожала, и я увидел, что у нее из глаз вот-вот покатятся слезы. Она закусила губу, нагнула голову, и когда снова подняла ее, ей удалось-таки их сдержать.
– Ну, я… я в действительности не знаю точно, как это произошло. Видите ли, я была в кухне, пекла пирог. Сегодня среда, а я обычно пеку пироги по средам. Мальчики… – Она запнулась и снова закусила губу. – Мальчики любят пироги, и я стараюсь печь хотя бы раз в неделю.
– Да, мэм.
– Я… я ставила пирог в духовку, когда услышала… какой-то шум на чердаке. Я знала, что мальчики там играют, и мне и в голову не пришло ничего такого.
– Как зовут мальчиков, миссис Оуэнс?
– Джеффри. Он мой старший. И… и…
– Да, мэм?
– Рональд, – выдохнула она и снова опустила голову. – Рональд – тот, который… Рональд…
– Был застрелен, верно?
Она не ответила. Она просто кивнула, и тут не сдерживаемые больше слезы потекли у нее из глаз. Потом она начала раскачиваться, крепко сцепив руки. Я встал, потому что был чертовски смущен, и принялся расхаживать по комнате. С пианино, стоящего справа, мне улыбались лица с четырех фотографий. Мужчина постарше, очевидно, был покойным мистером Оуэнсом. На второй был запечатлен молодой человек в армейской форме со значками скрещенных ружей на лацканах. С других фотографий улыбались два младших мальчика.
Миссис Оуэнс перестала плакать. Она высморкалась в маленький носовой платочек и подняла глаза.
– Который из них Джеффри? – спросил я.
– Светловолосый.
Я еще раз посмотрел на фото. Джеффри мне показался приятным мальчиком с милой улыбкой и со светлыми, как у матери, глазами.
– А он сейчас дома?
– Да. Он наверху, в своей комнате.
– Мне бы хотелось переговорить с ним.
– Хорошо.
– Но если вы не возражаете, я сначала взгляну на чердак. Похоже, она готова была отказаться, но потом кивнула:
– Конечно.
– Вам не стоит подниматься с нами, миссис Оуэнс, – сказал Эд. – Патрульный нас проводит.
– Спасибо, – отозвалась она.
Мы пошли вверх по лестнице за Коннерли, и он нам шепнул:
– Поняли, что я имел в виду? Господи, какое мерзкое дело!
– А что поделаешь! – философски заметил Эд. Чердак с оштукатуренными стенами и потолком был приспособлен под игровую. Игрушечная железная дорога занимала половину комнаты. В другой половине лежал, прикрытый простыней, юный Рональд Оуэнс. Я подошел, отогнул край простыни и посмотрел на мальчика. Он был очень похож на старшего, Джеффри, вот только волосы у него были темными. У него были такие же светлые глаза, хотя теперь они смотрели на меня ничего не видящим взглядом. Между глазами виднелось аккуратное отверстие, а все лицо превратилось в безобразную массу из смеси крови и пороха. Я снова закрыл его простыней.
– Где оружие? – спросил я у Коннерли.
– Здесь, сэр.
Он выудил из своего кармана аккуратно завернутый в носовой платок «люгер». Я развернул платок и принялся внимательно рассматривать немецкое оружие.
– Ты открывал его, Коннерли?
– Зачем же, сэр? Дежурному патрульному не положено…
– Да брось ты! – сказал я. – Если ты заглядывал в него, то только избавил меня от лишнего беспокойства. Коннерли засмущался:
– Да, сэр, я его открывал.
– Есть другие патроны?
– Нет, сэр.
– Даже в патроннике?
– Да.
– Значит, был всего один патрон. Это странно.
– А что в этом странного? – осведомился Эд.
– Просто у «люгера» патроны вставляются сразу в обойме, – объяснил я. – По восемь штук. Странно, что там был только один-единственный патрон.
Я пожал плечами, возвращая револьвер Коннерли.
– Давайте еще тут посмотрим.
Мы стали обыскивать чердак, сами не зная, что ищем. Думаю, я просто хотел отсрочить разговор с мальчиком, который застрелил собственного братишку.
– Связка книг, – сказал Эд.
– Да ну?
– Угу. Несколько альбомов для наклеивания вырезок. Из старых газет.
– Тут тоже есть кое-что, – вставил Коннерли.
– И что тут у тебя?