Прогуливаясь, мы доходим до старой церкви, рядом с которой летняя резиденция патриарха всей Руси. Сизые голуби планируют с высоченных куполов и, пролетая сквозь, ветви деревьев, садятся на землю клевать хлебные корки, брошенные старухами, ожидающими начала службы. Мы опускаемся на деревянную скамейку, и Тимур излагает мне собранную им скудную информацию о полковнике Розатти, возможном деде Генерала, покинувшем в конце ХVIII века в возрасте 84 лет Петербург, чтобы уединиться в грузинском монастыре.
Когда я решаюсь отправиться к Черному морю и заняться наконец своим здоровьем, жара оставила Москву, отступив к Кавказу. Самолеты до Тбилиси брались штурмом теми, кто избрал для отпуска месяц сентябрь. Поэтому я покупаю билет на рейс до Одессы, предварительно заказав место на «Адмирале Нахимове», старом пароходе, конфискованном у немцев после войны. На нем я собираюсь проплыть вдоль побережья до самого Батуми. Когда, окруженный чайками, я стою, держась за поручень, на носу корабля, вспарывающем волну, то уже прекрасно сознаю, что главная цель этой поездки в Грузию — не столько забота о собственном здоровье, сколько поиск загадочного деревянного храма, где некогда обитал монах Николаев, он же бывший полковник Розатти, ставший к тому времени дедом генерала Гагарина.
Я располагаюсь в каюте с четырьмя койками и иллюминатором, открывающим взору небольшой кусочек моря. Мои попутчики по плаванию — киргизские крестьяне: муж, жена и их десятилетний сын. Их утопленные в веках глаза напоминают пупки. Из лощинок, продавленных посреди лица, торчат маленькие носы. Самые выступающие части — скулы. К слову, пароход заполнен пассажирами, представляющими все республики, словно подтверждая грандиозную задачу правительства теснее сблизить разноплеменные народы. Перед тем как завалиться на койку, я высовываюсь в иллюминатор, но вижу только борт парохода. Пассажиры, принимающие воздушные ванны на верхних палубах, бросают вниз окурки, и те гаснут в море, напоминая майских светлячков. Дым из огромных труб стелется по воде, прожектора и огни парохода подсвечивают хребет этого дымного шлейфа. Чуть позже появляются чайки, преданные «Адмиралу Нахимову». В ночной темноте они кажутся застывшими на одном месте. Как только я ложусь, в уши лезет глухой, равномерный гул машин, от которого вибрируют железные переборки, дополняемый шагами пассажиров, спускающихся и поднимающихся по трапам. Нескончаемая процессия. Я принимаю снотворное.
Встаю рано. Пароход пустынен. Вдоль борта узкая застекленная галерея. Усаживаюсь на одну из многочисленных ее скамеек. В глубине появляется хромающий пассажир, который с трудом волочит огромный чемодан. Вероятно, ему еще не удалось устроиться. Проковыляв мимо меня, он исчезает в другом конце галереи. Я тоже ухожу. На корме пожилой господин делает загадочные гимнастические упражнения, в которых проглядывает нечто воинственное. Повара в застиранных куртках вываливают остатки пищи из ведер в большие баки, установленные у кормовых поручней. В 8.30 завтрак: сосиски, вареные яйца и стакан кефира. Пароход вновь наполняется людьми. Многие в купальных костюмах. У одного жирного типа на ягодицах татуировка: на левой — кот в процессе охоты за мышью, изображенной на правой. Когда толстяк шествует, мышцы приходят в движение и татуировка оживает. Самые разные газеты и книги лежат на палубе, прижатые темными очками для защиты от легкого бриза. Обед в 13.00. Как только он заканчивается, мы прибываем в Ялту. На холмах множество современных гостиниц, домов отдыха для рабочих, колхозников и интеллигенции. Вместе с группой туристов-казахов я осматриваю знаменитую виллу, где встречались Сталин, Черчилль и Рузвельт. В парке несколько старых кедров клонят к земле усталые красноватые ветви. На такси я добираюсь до Гурзуфа — небольшого татарского местечка на берегу моря с домами, верхняя часть которых нависает над нижней. Здесь находится небольшая дача, где жил Чехов. Совсем рядом с ней лачуга поварихи, над двориком — разлапистая крона огромного фигового дерева, сквозь ветви которого видно море. По одну сторону — пляж с зелеными от водорослей камнями; по другую — дощатый помост, на котором, тесно прижавшись бортами, обсыхают маленькие рыбацкие лодки. В тени фиги стол с порожними бутылками, железная кровать, окрашенная синей краской, и сломанная швейная машинка. Какая-то дикая растительность лезет из всех щелей. На воротах чеховского дома, рядом с кипарисами, мемориальная доска, напоминающая, что именно здесь писатель начал «Трех сестер».