Он прочел три строки и потемнел от ярости. Схватил поэта за ворот, рывком сдернул со стула.
— Твою мать! Так это стих… про каштан?! Не про жизнь и смерть, болезнь, эвакуацию, а про дерьмовый каштан?! Да пошел ты!
Впечатав Пирса в стену, Гончаров вынул оружие.
— Где тэ-ком?!
— Э… что?..
Глаза поэта туманились. Кажется, он не понял вопроса.
— Чертов недоносок, отвечай мне!..
И вдруг капитана осенило. Он ухмыльнулся, отбросил поэта, подошел к столу. Дорогой дом, дорогой лэптоп, дорогая рубаха. Возможно, и тэ-ком дорогой. Это будет не пивная банка, а маленький изящный жучок. Упертый олух до последней минуты сочиняет свой стих — значит, это ему дьявольски важно: сочинить и отправить, вписаться напоследок в историю. Тэ-ком не в подвале и не на чердаке, он здесь же, совсем рядом. В винтажных лэптопах бывают разъемы, как встарь: не инфракрасные, а контактные, чтобы втыкать разные мелкие девайсы.
Гончаров развернул компьютер и выдернул из порта крохотную, с ноготь, пластинку.
Когда вышел во двор, Светлана бросилась к нему:
— Что с Пирсом? Где он? Почему не летит?
— Пирс мертв, — отрезал капитан.
Он втолкнул ее в кабину флаера и прыгнул за штурвал.
Двое мужчин курили на скамье, когда каштан брякнулся с дерева им под ноги. От удара шипастая кожура треснула, открылась щель, сквозь которую поблескивала влажная, идеально гладкая сердцевина. Полковник поднял каштан.
— Тот миг, когда проглянула душа… — сказал он вполголоса
— Да в тебе прямо поэт проснулся, — хмыкнул прапорщик.
— Не мои слова.
— А чьи? Нашего все?..
Полковник разломал кожуру и потер пальцами коричневый плод.
— Каштан мне напомнил Новую Дельту. Помнишь ее?
— Давнее дельце. Ты за нее майора получил. Мы тогда хорошо сработали.
— Хорошо, да… — неожиданно угрюмо процедил полковник.
— А причем здесь каштан, брат?
— Так ты не знаешь?..
— Откуда? Ты не говорил.
— Никогда?
— Никогда.
— Что ж…
Подбрасывая каштан на ладони, полковник Гончаров рассказал все, как было. Когда он окончил, Хмель потер подбородок и спросил:
— То есть правда? Вот про каштан и писал?
— Знаешь, теперь я не уверен, что именно про него. Прочел только три строки. В первой было: «Тот миг, когда проглянула душа». Вторую помню не полностью: «Сквозь будничную пыль…» — дальше что-то еще. Из третьей осталось только слово — «каштан». С каждым годом все больше жалею, что не прочел остальное. Когда вспоминаю Новую Дельту, первыми на ум приходят эти строки. Не сильверы, не телепорты, не стерва докторша, а «будничная пыль» и «миг, когда душа».
— Да ладно тебе! Ты все сделал правильно.
— Как знать… Я мог силой отобрать тэ-ком у Винницкой и послать одноногих первыми. Мог забрать Пирса с собой — пусть бы дописывал в дороге. Мог подождать этот чертов час. А может, я и вправду поступил как надо. Чем дольше живу, тем меньше уверенности.
— Х-хе, — сказал Хмель.
Они закурили. Спустя молчаливую сигарету, Гончаров сказал:
— Вот что еще хорошо помню. Когда взлетали, я увидел Пирса сквозь окно. Он сидел за столом и писал. Уже без тэ-кома, то есть без надежды, что кто-то прочтет.
— Хм, — сказал прапорщик. — Штатские — странные люди…
БУКАШКИ ЗА СТЕКЛОМ
Уильям Браун не любит говорить об инопланетянах.
Когда его спрашивают: «А правда?..» — и делают многозначительную паузу, он переспрашивает: «Что — правда?» — в надежде, что речь пойдет о чем-то другом.
— Правда, что ты видел пришельцев? — настаивает собеседник, и мистер Браун с неохотой отвечает:
— Ну, да…
— А правда, что они зеленые и тощие, как головастики?
— Не совсем.
— А ты разговаривал с ними?
— Ну, да…
Здесь терпение мистера Брауна, как правило, исчерпывается. Собеседник с фантазией мог бы спросить еще, к примеру: бывал ли Уильям на пятой планете молодой звезды Регул? Преодолел ли он семьдесят семь световых лет прежде, чем выдохнул кислород, зачерпнутый легкими еще на Земле? Восхитились ли чужаки мудростью Уильяма? И даже — открылся ли ему принцип синкретического подобия локализованных пространств? На все эти вопросы собеседник с фантазией получил бы положительный ответ, не будь он резко прерван Уильямом Брауном: