— Успокойся! Разве тебе хуже, чем тем, кто сражался в осажденном городе? Они ели крыс!
Его даже затошнило при мысли, что в один прекрасный день он почувствует такой голод, что будет способен съесть крысу — может быть, это случится даже завтра. Пьер решительно закрыл глаза и заснул, как настоящий солдат.
Внезапно он проснулся от того, что чьи-то руки шарили у него за пазухой. Он ткнул рукой в темноту, вскочил на колени. Раздался вскрик, и руки исчезли.
Пьер заметил огонь костра, а на его фоне — круг темных силуэтов, нагнувшихся над ним. Он выпрямился в рост и приготовился драться насмерть.
Из круга шагнул высокий мужчина и остановился перед ним. Он резко задал вопрос на языке, которого Пьер никогда не слышал. Мужчина, однако, повторил вопрос на немецком, а потом и на французском.
— Я француз, — ответил Пьер, держась как можно прямее, чтобы его не сочли трусом.
— Ранен?
— Нет.
— Подойди, — велел мужчина, указывая на огонь, — чтобы мы могли видеть, что за птичка нам попалась. — Пьер не тронулся с места. Мужчина снова повернулся к нему. — Ты подойдешь, или тебя принести? — его акцент трудно было распознать, но тембр и интонации голоса приятно контрастировали с властным тоном.
Пьер неохотно двинулся вперед, охраняемый со всех сторон.
У костра сидела группа людей, которых можно было принять за сообщников Люцифера. Женщины в грязных рваных платьях носили украшения из стекла и меди, которые покрывали их грудь, свисали среди волос и болтались в ушах. Мужчины тоже носили серьги и браслеты. Их головы были повязаны яркими платками, а у многих волосы были такими же длинными, как у женщин. Яркие костюмы подчеркивали смуглость кожи, поблескивавшей в отсветах костра. Пьер понял, что здесь, в Пикардии, стал пленником цыган, которые, несомненно, сделают его своим рабом. Он приблизился к мужчине, которого принял за главаря.
Мужчина пристально посмотрел на него, потом протянул руку и повернул подбородок Пьера к огню.
— Да это мальчишка!
Пьер оттолкнул руку и уставился на цыгана. Мужчина, запрокинув голову, рассмеялся, и его смех был подхвачен остальными. Пьер ненавидел цыган, но все же их смех отличался от смеха гасконцев: они не дразнились.
— Мы приняли тебя за солдата, парень, за мертвого солдата, — объяснил главарь.
— Я хочу присоединиться к армии, — твердо ответил Пьер.
Мужчина уважительно посмотрел на него.
— И ты станешь солдатом. Надеюсь, что не мертвым.
После этих слов все снова рассмеялись. Внезапно в круг прорвалась какая-то старуха, громко браня весельчаков, и низко нагнулась, вглядываясь в лицо Пьера. Ему были отвратительны ее корявое лицо и беззубый рот.
— Ты голоден? — спросила она.
Пьер не смог ответить.
— Принесите что-нибудь.
Пьер недоверчиво глянул на главаря, удивляясь его любезности. Все его чувства притупились, и он едва стоял на ногах. Лица, огонь костра — все закружилось перед его глазами. Он осторожно опустился на землю. Старуха исчезла. Раздался неопределенный звук, похожий на странную музыку, какой Пьеру никогда не приходилось слышать; не знал он и инструмента, издающего этот звук. Фигуры, толпившиеся вокруг него, исчезали одна за другой, и сначала один, а потом и другие голоса подхватывали песню. Пьер не мог определить: станет ли он жертвой колдовства или умрет от голода.
Внезапно рядом с ним снова появилась старуха. Его ноздри защекотал запах приправы и тушеного мяса. Он посмотрел на старуху, а потом на миску в ее руках. Женщина осторожно зачерпнула ложкой похлебку, и он жадно проглотил великолепный кусок мяса вместе с жижей.
— Спасибо, — благодарно выдохнул Пьер. — Спасибо тысячу раз, — он взял миску и принялся за обе щеки уписывать ее содержимое.
Когда он закончил, старуха поднялась и обратилась к вожаку. Было видно, что ее слова удивили его.
— Она говорит, что ты имеешь громкое имя и положение. Она хочет, чтобы ты остался с нами, — главарь улыбнулся Пьеру. — Ты будешь о ней заботиться, если мы отдадим тебя ей?
Пьер уставился на него, едва понимая смысл сказанного. Он разомлел от пищи и тепла костра и тут же провалился в глубокий сон.
С большим трудом Пьеру удалось узнать, что он находится среди египтян. Их главаря звали Конти, и ему подчинялись по крайней мере пятьдесят человек, не считая детей, которых носили в корзинках и награждали шлепками и подзатыльниками за плач и вопли. Все египтяне были родственниками между собой, поэтому он так и не смог определить, были ли они семьей или целым племенем. Они шли на восток — очевидно, к месту встречи с другими египтянами — и пользовались как могли последствиями сражений, подбирая все, что было выброшено или потеряно. Потом мальчик понял, что бродяги хотели ограбить его, приняв за труп, и что когда они шли не по таким прибыльным местам, то не гнушались воровством и разбоем, а может быть, и чем-нибудь похуже.