— Еще один модифицированный спекся, — сказал мундир. Он подождал, однако человек в костюме не ответил, и мундир продолжил: — Капитан многофункционального штурмовика. На почве любви к матери, которой он никогда не видел. Я принял отставку.
— Что-то часто они стали сходить с ума… Он ведь в курсе, чем ему грозит отставка? — Человек в костюме вопросительно выгнул бровь дугой.
— Да, он отдает себе отчет, что в его случае отставка и смертный приговор по сути одно и то же. — Голос военного был лишен каких-либо эмоций. В такие моменты он совершенно четко осознавал, что зачастую в модифицированных человечности гораздо больше, чем в нем и его безликом собеседнике. — Перед смертью он хотел бы, чтобы выполнили его последнее желание. Думаю, суть желания вам ясна.
— Абсолютно. — Человек в темно-синем деловом костюме кивнул. — Как и то, что оно совершенно невыполнимо. Никто не знает родителей модифицированных — подходящий генетический материал направляется в бункеры для выращивания солдат прямиком из хранилищ. Материал маркирован, но и только.
На некоторое время рубка материнского корабля погрузилась в тишину. Молчание нарушил человек в костюме:
— Думаю, ликвидировать его просто так будет слишком жестоко. — В задумчивости мужчина потрогал гладко выбритый подбородок. — Найдите актрису. Не гениальную, но такую, которая без труда способна отыграть нужные эмоции. Такую, которая на полчаса способна стать для модифицированного настоящей матерью.
Несчастный случай
Несчастный случай. Вертя в руках чашку с кофе, Алия вдруг осознала, что вся ее совместная жизнь с Густавом была не чем иным, как растянувшимся на долгие годы несчастным случаем. Пригубив кофе, она поняла, что тот давно остыл, и отставила чашку в сторону. Старую чашку с отбитыми краями, змеящейся трещиной и отломанной ручкой. Густав никогда не стал бы пить из такой. Побрезговал бы. У него в рюкзаке в герметичном пакетике всегда лежала его верная спутница — огромная прозрачная кружка с наклеенной на стенку бумажкой, на которой исполинскими буквами синим маркером было старательно выведено: «АНАЛИЗЫ».
Алия устало улыбнулась. В этих обыденных шутках и был весь Густав — в затертом джинсовом рюкзаке он носил баснословно дорогой ноутбук последней модели, крышка которого была сплошь заклеена дешевыми и пошлыми переводными картинками с Земли, Марса и прочих планет Солнечной системы. В ответ на возмущение кого-либо из «собратьев по петле» он улыбался и говорил: «Ты что?! Весело же!»
Весело. Сначала им всегда было весело. Остро и пряно. Густав умел взглянуть на банальные вещи под углом неожиданным настолько, что Алию всегда била дрожь. Потом. После. После наслаждения, шока, жутковатой красоты игр с эмоциями, страхом, иногда со смертью.
Закурив, она потеребила узкий черный вязаный шарф. Его шарф. Сколько же воспоминаний он навевает? Однажды Густав завязал ей глаза вот этим вот шарфом, поцеловал и мягко попросил бежать вперед. «Н-но это же магистраль! Сейчас час пик!» — попыталась протестовать она, уже делая первый шаг наперерез проносящимся с бешеной скоростью автомобилям. «Сделаешь это, когда я скажу, — совершенно спокойно ответил он. — Ты ведь веришь мне, солнышко, правда?» Он слегка укусил ее за ухо и чуть подтолкнул в спину. Алия вся сжалась, ее руки, казалось, выгнулись так, что суставы вот-вот сломаются… Да, она ему верила. Всегда. Готова была на все. На. Все. Ради. Него. Сумасшедшего. Любимого.
Когда он крикнул: «Давай!», она просто побежала, пытаясь не обращать внимания ни на что вокруг. Вернее, хотела побежать. Едва Алия сделала пару шагов, он схватил ее за руку, развернул, прижал к себе и поцеловал.
Тогда на нее накатила истерика — она визжала, кричала, что он мерзавец, всхлипывала и рыдала, била его кулачками в грудь, а потом плакала, уткнувшись в эту грудь любимого чудовища. Густав смеялся. Ему было весело.
Тогда она ушла от него в первый раз. И вернулась, так и не переступив порога. Весь вечер, пока он пропадал в Сети, она аккуратно собирала вещи, складывала их в два громадных чемодана, прокручивала в голове, как она скажет ему, что уходит. Уходит навсегда.
— Знаешь, я… — Увидев ее, он осекся. Лицо его в мгновение ока превратилось в окаменевшую маску — только губы один раз едва слышно прошептали: — Не надо…