Потом он подошел к Алие, сел перед ней на корточки, с полминуты молча смотрел в глаза. Встал, отошел к окну, резко бросил:
— Уходи, если решила.
Она заплакала. Бросила чемоданы на пол, а утром разобрала. Осталась.
— Что, по-твоему, жизнь? — спросил как-то Густав ни с того ни с сего, когда они в очередной раз переезжали с одной планеты на другую. Тогда они уже были вовлечены в эту дьявольскую гонку — бегство от Клана. Клан был клубом по интересам, если можно так выразиться, — подобным образом именовала себя ассоциация самых лучших в галактике наемных убийц и специалистов по особым поручениям. По словам Густава, он не смог расплатиться с ассасинами за заказ и поэтому вынужден был от Клана скрываться.
— Так что, по-твоему, жизнь? — повторил Густав свой вопрос, нежно погладив черную прядь ее волос, видя, что в прошлый раз она его просто прослушала.
Алия тогда просто пожала плечами в ответ, прекрасно понимая, что собеседник ему нужен как можно более пассивный.
— С одной стороны, жизнь, солнышко, — всего лишь отсрочка смерти, — он горько усмехнулся. — С другой — пригоршня совершенно сумасшедших на первый взгляд возможностей, фронтир, полигон для воплощения всех твоих мечтаний, желаний и капризов. Что хочешь ты? Начать новую жизнь? Обрести себя? Какая у тебя мечта?
Он взял в ладони ее узкое лицо — мягко, но в то же время очень твердо, глядя прямо в сердце вселенной внутри нее. Густав молчал. Он ждал ответа.
— Для начала сбежать от Клана, а там видно будет. А ты?
— Я хочу купить домик где-нибудь неподалеку от моря, сидеть вечерами в кресле-качалке с трубкой и ловить последние лучи заходящего солнца… Или нет. Найти антикварную печатную машинку и танцевать буквами на наших сегодняшних приключениях.
— В соавторы возьмешь?
— А ты будешь хорошей девочкой? Послушной? — Он усмехнулся. Она всегда была такой, какой он хотел ее видеть. Послушной, кокетливой, хорошей, плохой, капризной, угрюмой, жизнерадостной, сексуальной, целомудренной — она всегда была отражением его желаний.
Той ночью он опять завязал ей глаза. Попросил рассказывать ему об ощущениях, которые она испытывает. Тогда она стонала, захлебывалась, шептала, но все говорила, говорила, потому что знала: остановится она — остановится он, а этого она тогда просто не перенесла бы.
Клан все-таки нашел их — спустя два с небольшим года скитаний по необжитым, варварским и заброшенным планетам и прочему захолустью галактики. Ее убийцы не тронули. Проснувшись однажды утром, Алия обнаружила, что Густава рядом нет. На подушке лежала записка: «Мы вернем его. Жди».
Они действительно вернули его. Протезы Густав делать отказался, сказав, что культи для него что-то вроде фотоальбома — целый ворох воспоминаний.
— Знаешь, солнышко. — Он никогда не называл ее по имени, и за пять лет «солнышко» стало ее именем. — Твое восприятие этого мира, этой жизни — это зеркало. Кривое зеркало способно исказить и превратить в уродство любую красоту.
Став инвалидом, Густав начал пить по-черному. Так бывает сплошь и рядом. Никогда не позволял себе отпускать в сторону Алии колкости и тем более никогда не поднимал на нее руку — просто сидел в своем углу и молча спивался, уставившись в одну точку.
— У меня тогда были деньги, — просипел он однажды. — Я вполне мог заплатить им.
— И почему ты этого не сделал?!
— Слышал, что от них никто никогда не уходил. Стало интересно. Рискнул, — Густав засмеялся в изуродованный кулак. — Всегда любил ломать стереотипы, и однажды стереотип сломал меня. Приложил так, что почти расплющил.
— Почти?! — Алия почувствовала, как раздражение последних лет выплескивается наружу вместе с ядовитыми сгустками слов. Жалости в ней тогда было едва ли больше, чем у гремучей змеи. — Да ты посмотри на себя! Превратился в развалину. В беспозвоночное! Живешь прошлым, вместо того чтобы придумать, как выбраться из той помойной ямы, в которую превратилась наша жизнь! А я еще нянчусь с тобой, как с ребенком. Я любила другого Густава. С характером!
Он выслушал ее молча. Подъехал вплотную, долго смотрел в глаза. Она села рядом, заплакала, начала сбивчиво просить прощения, а он гладил ее по щекам изломанными искореженными пальцами, успокаивая. И когда всхлипы прекратились, а слезы были вытерты, он со всего размаху залепил ей пощечину. Развернулся и отъехал в свой угол.
Тогда она решила уйти от него во второй раз. Чемоданы собирать не стала — просто выскочила вон, что есть сил хлопнув дверью.