Один из участников круглого стола, председатель независимого профсоюза «Единство» Петр Золотарев уверен, что сегодня нужно говорить прежде всего о социальном диалоге.
«На круглом столе прозвучало такое понятие, как «социальное партнерство». Правда, я думаю, что здесь надо говорить именно о диалоге. В России он присутствует только формально - это всего лишь слова. Мы видим неравенство сил: с одной стороны находятся работники и профсоюзы, с другой - бизнес и власть. Вторая чаша весов перевешивает», - пояснил он газете ВЗГЛЯД.
Чтобы уравнять чаши, необходимо развивать социальный диалог двух сторон. В то же время, по его мнению, забастовки могут эффективным инструментом защиты своих прав в условиях кризиса. «Нам привели в пример два случая в странах Европы, где профсоюзы, угрожая забастовкой, добились повышения заработной платы сотрудникам. И это уже в условиях мирового финансового кризиса», - отметил Золотарев.
Однако здесь надо четко понимать, в каком положении находится предприятие. Бывает, что оно не испытывает трудностей, а лишь «прикрывается» кризисом, не идя на уступки профсоюзам. Если же у компании действительно серьезные проблемы, забастовка ничего не решит.
«Заявление Михаила Шмакова о том, что забастовка «является на нынешнем этапе неэффективной формой разрешения трудовых конфликтов», было просто вырвано из контекста, поэтому истинный ход мысли лидера ФНПР здесь утерян, - сказал ВЗГЛЯДу президент Всероссийской конфедерации труда Борис Кравченко. - Думаю, Шмаков имел в виду ситуацию, когда предприятие из-за кризиса уже «лежит на боку».
«Здесь будет выгоднее вообще закрыть завод, например, чем пойти на уступки работникам», - пояснил газете ВЗГЛЯД директор Института проблем глобализации Борис Кагарлицкий.
«В остальных случаях забастовка остается эффективным средством защиты социально-экономических прав. Это было доказано в том числе и нашей организацией», - подчеркнул Кравченко.
«В условиях кризиса особенно сложно найти баланс между реальными интересами работников и работодателей, которые не заботятся о сохранении производства и рабочих мест, а волнуются о том, чтобы не снизились нормы прибыли», - добавил он.
В любом случае, забастовке должна быть какая-то альтернатива. «Если таковой посчитать институт социального партнерства, не думаю, что он сразу сможет заработать», - заметил Кагарлицкий.
По его мнению, мы еще не раз наступим на одни и те же грабли, прежде чем такой инструмент, как «социальное партнерство», сможет стать эффективным. Поэтому пока рано говорить о том, что профсоюзы готовы отказаться от забастовок.
АНТИУСПЕХ
К вопросу о невезении
Английское словечко «лузер», традиционно переводившееся на русский язык как «неудачник», в 1990-е годы неожиданно превратилось в один из главных идеологических символов эпохи. Таковым оно, несмотря на некоторые колебания конъюнктуры, оставалось и в следующее десятилетие, быть может для того, чтобы окончательно утратить заложенный в него идеологический смысл на фоне кризисных потрясений, наступивших в 2008 году.
Появление нового слова всегда отражает новые явления. И если у нас был в очередной раз востребован иностранный термин, то именно потому, что с обществом происходило нечто непривычное, не описываемое нашей традиционной речью. Другое дело, что в отечественной реальности английское слово приобрело новый смысл, лишь частично совпадающий с тем, который оно имело в собственном языке.
Смысл термина был сугубо и принципиально идеологическим. И, как ни парадоксально, относился он не столько к тем, кто в ходе реформ 1990-х годов проиграл, потерпел неудачу, а напротив, скорее отражал мироощущение победителей. Или, вернее, тех, кто на данный конкретный момент мнил себя победителями.
Задача состояла не в том, чтобы описать поражение, а в том, чтобы морально, культурно и психологически обосновать победу. Эта победа, успех, материальное торжество должно было не просто утвердить себя, но и доказать свою закономерность, необходимость и правильность. И именно здесь возникала проблема: критерии успеха, принятые обществом 1990-х годов, разительно не совпадали не только с прежней советской системой ценностей, но и с традиционными представлениями, существовавшими в русской культуре. Хуже того, они находились в разительном противоречии с так называемой «протестантской этикой» Запада.
В свое время Макс Вебер очень убедительно показал, что смысл протестантской этики не в восхвалении богатства и успеха любой ценой, а наоборот, в их ограничении, подчинении определенным правилам и требованиям. Именно поэтому успех в протестантской культуре скромен до ханжества, а богатство подчинено неумолимой логике накопления капитала. Это служение капитализму, требующее сдержанности и самоотречения, отнюдь не вызывало сочувствия в постсоветском обществе, воспринимавшем рынок исключительно через призму потребления и наслаждения. С другой стороны, протестантская этика капитализма делает понятия богатства и успеха неотделимыми от понятия труда - нечто глубоко отвратительное и принципиально неприемлемое для новых элит, которые формировали свою идеологию за счет отрицания советских ценностей, тоже ориентированных на решающую роль труда (и, кстати, парадоксальным образом, схожих с «протестантской этикой» Вебера).
Короче, успех должен был оправдываться не трудом, скромностью и воздержанием, а чем-то другим. Например, неудачей других.
«Успешный человек» (еще одно словосочетание, грамматически невозможное в русском языке XIX и большей части ХХ века) должен был осознать свое преимущество, глядя на «лузера», человека в реформы не вписавшегося, к новой жизни непригодного, а потому недостойного ни помощи, ни сочувствия. «Успешный человек» и «лузер» становились абсолютно неразделимой идеологической парой, в которой существование и понимание одного было невозможно без другого. Поскольку успех никак не связан ни с общественным признанием, ни с достижением каких-либо достойных (с точки зрения окружающих) целей, ни со служением кому-либо или чему-либо, кроме самого себя, у него нет иного обоснования, кроме неудачи других. Мы - победители, потому что мы - лучшие. Мы лучшие, потому что мы - победители. Мы люди первого сорта и мы «этого достойны». Соответственно, все остальные - второй сорт, бракованный человеческий материал, «лузеры» изначально виноватые во всех своих бедах и недостойные успеха.
Существование «лузера» делает излишней и невозможной любую дискуссию не только о социальной справедливости, но и вообще о достоинствах и недостатках системы. Человек проигравший, оказавшийся на нижних ступенях социальной лестницы, должен винить только самого себя. В нем есть что-то такое, что делает его безнадежным. Это даже не кальвиновское предопределение (Бог так решил). Нет, здесь Бог ни при чем. В данной системе нет места Богу, даже если конкретные представители начальства будут ежедневно ходить в храм, креститься и ставить свечки. Бог ничего не решает, все получается как-то само собой. Если вам не повезло, ссылаться не на кого, надо винить только себя.
Социальный ген «лузерства» является чем-то неуловимым и мистическим, его нельзя ни описать, ни сформулировать. Он не может быть описан в категориях образованности и квалификации - большинство образованных людей и квалифицированных специалистов как раз оказались «лузерами». Но нельзя и утверждать обратное - ведь и среди победителей нашлись не одни только выходцы из партийной номенклатуры и бандиты.
Понятие «лузер» явно связано с другим не менее важным для 1990-х годов понятием - «совок». Но есть и разница (потому, собственно, в речи и появилось сразу два слова). Ведь «совок» предполагает приверженность человека определенной идеологии и системе ценностей. «Совок» это тот, кто живет в понятиях Советского Союза, испытывает по нему ностальгию и считает тогдашнюю жизнь правильной. Напротив «лузер» может быть настроен совершенно антисоветски. Он обязательно, как и все его коллеги по научно-исследовательскому институту, ходил на демократические митинги и требовал немедленного введения рынка, он мечтал о капитализме. Он мог быть участником шахтерского движения, потрясшего идеологический фундамент советской системы, претендовавшей на роль выразителя интересов рабочего класса. Он мог быть убежденным западником, потратившим всю свою жизнь на тайное изучение и осмысление преимуществ буржуазного строя. Но почему-то успех при капитализме достался не ему, а партийному начальнику, известному в недавнем прошлом своей ортодоксальной верностью советским идеям и непробиваемой тупостью.