Паспорт у моего киргизского соседа был российский, хотя и без прописки. Ведь по нашим законам только российские граждане имеют право торговать на рынках и заниматься некоторыми другими столь же престижными и высокооплачиваемыми видами деятельности. Увы, коренные россияне не сильно стремятся занимать соответствующие рабочие места. Зато у людей, выполняющих эту работу, каким-то мистическим образом стало появляться российское гражданство. Триумф бюрократической эффективности: и забота о национальных приоритетах проявлена, и работа делается, и численность граждан увеличивается!
Наконец, лежал у нас молодой человек с ножевым ранением, весь покрытый татуировками. Из своих 34 лет он 11 провел на зоне (две «ходки» - 7 лет и 4 года). Из всех нас у него были самые наработанные навыки социальной взаимопомощи и солидарности - если надо было позвать сестру, помочь лежачему больному или что-то подвинуть, он всегда вызывался первым. Видимо, у нас в стране лучше всего солидарности и ответственности перед окружающими учат на зоне.
Старичок с DVD-плеером переключился с индейцев на древних греков. После бесконечной «Трои» началась очередная версия странствий Одиссея.
«Одиссей - это библейский герой?» - осведомился сосед, побывавший на зоне, обращаясь почему-то ко мне.
«Нет, античный».
«Ага! Понял! Я его с Моисеем спутал».
И правда. Оба куда-то стремились. Оба много лет не могли добраться до своей цели.
В российских больницах лечат хорошо, а кормят плохо. Из разговоров с татуированным соседом я понял, что на зоне кормили все-таки лучше. К моему восхищению медперсонал питался той же пищей, что и пациенты, разделяя с ними гастрономические тяготы.
Медсестры сбивались с ног, разбираясь с регулярно поступающими больными, причем умудрялись шутить и сохранять хорошее настроение. По моим подсчетам медсестер было ровно вдвое меньше, чем требовалось. Врачи тоже были неизменно вежливы и внимательны. Примерно половина из них говорили с очень сильным акцентом, то ли кавказским, то ли среднеазиатским. Врачи с русским акцентом сейчас лечат пациентов в клиниках Штутгарта и Вены.
В Южной Африке после падения апартеида самые профессиональные чернокожие врачи переселились в белые больницы - там лучше платят и условия работы лучше. Но лечить жителей африканских пригородов было бы некому, если бы какие-то мудрые люди не догадались пригласить докторов из Восточной Украины. Теперь тамошний низовой медперсонал, переняв язык старшего персонала, говорит на очень хорошем суржике.
В больнице, куда я попал, пациентов лечили преимущественно капельницами и клизмами. Фармацевтические препараты больные - кто мог - получали от родственников, зато плазмы, аминокапроновой кислоты и прочих средств для внутривенного вливания оказалось вдоволь. Все ходили с катетерами, вставленными в вены («а то придется все время колоть, и будете выглядеть, как наркоманы»). Один такой катетер даже забыли у меня в левой руке до самой выписки. Правда, после моего напоминания тут же вынули, и руку перебинтовали.
По мере того, как в меня вливали все больше разных жизнеукрепляющих жидкостей, повышалось и настроение. Растрескавшиеся стены, окрашенные когда-то в веселенький персиковый цвет, уже не наводили на мысль о низком бюджетном финансировании, а вонь и табачный дым, несущиеся в палату из туалета, перестали вызывать недоумение. Вся палата, понемногу оживая, разделяла мой оптимистический взгляд на вещи. Но нам предстояло еще одно испытание.
Сначала освободилось место старичка, которого сочли то ли выздоровевшим, то ли безнадежным. Часов шесть или семь кровать стояла пустой, гладко застеленной и чистой. В три часа ночи туда выгрузили глубоко пьяного мужика, который явно собирался отдать концы.
На первые вопросы, заданные вежливым ветераном зоны, новоприбывший отвечал бессвязно, а когда спрашивали, что делал прежде чем попасть в больницу, сообщил коротко: «Бухал».
Пил он, как выяснилось, десять дней подряд, без перерыва. На седьмой день началась кровавая рвота. Но он героически продолжал пить. Только после того, как кончилась то ли выпивка, то ли деньги, он вызвал «скорую» и сдался врачам.
Со своей стороны, врачи дежурной смены проявили энергию и изобретательность. Всю ночь они ставили ему капельницы, кололи всевозможными инъекциями, брали кровь и пытались ввести в желудок зонд - через нос. Анестезию заменяло алкогольное опьянение. Время от времени появлялся очередной специалист, который, оценив критичность ситуации, предлагал какое-нибудь новое, непременно радикальное решение. Зонд не шел, его проталкивали, без лишних эмоций обсуждая положение дел: «Может, он там у него перекручивается? Давайте ещё раз попробуем!»
К утру пациента спасли. Появившийся в палате доктор деловито выяснял, была ли уже у больного белая горячка, а получив отрицательный ответ, недоуменно покачал головой.
У нас, несмотря ни на что, очень здоровый народ.
После этой ночи я стал стремительно поправляться, подстегиваемый желанием поскорее вернуться в привычную жизнь, где была горячая ванна, съедобная пища и Интернет.
А добравшись до дома, первым делом перечитал статью Очкиной про мужскую смертность и подумал, что выводы чрезмерно пессимистичны: ведь смертность могла быть еще выше! Впрочем, все еще впереди. Несколько лет рыночных реформ, и общественные больницы, и без того страдающие от недофинансирования, превратятся в сущий ад.
А коммерческая медицина… Не случайно же один из моих соседей был высокооплачиваемым сотрудником иностранной компании. Он, разумеется, мог лечь и в дорогую частную клинику. Но там можно столкнуться с противоположной проблемой: кормят хорошо, а лечат плохо.
ГОД В ИСТОРИИ
«Знаете, господа, как узнать, что время идет историческое? - спрашивает герой романа Анджея Сапковского «Narrenturm». - Просто всего происходит очень много и быстро».
В этом плане время сейчас действительно историческое.
Меньше двух недель осталось до конца 2008 года. Журналисты и аналитики дружно составляют итоговые обзоры, суммирующие главные события прошедших двенадцати месяцев и давая им оценку. В нынешнем году это не составляет большого труда: главным событием, вернее, главным содержанием и общим знаменателем всех событий является экономический кризис. А ведь в декабре 2007-го, несмотря на вполне ясные симптомы, несмотря даже на неприятности, происходившие с недвижимостью в США, и массу иных сведений, не предвещающих ничего хорошего, отечественные аналитики были полны оптимизма.
На фоне всеобщего восторга (который, как только речь заходила о мировой экономике, объединял представителей власти со сторонниками либеральной оппозиции) абсолютным диссонансом выглядели пресс-релизы, рассылавшиеся Институтом глобализации и социальных движений. В то время как пресса дружно обещала нам продолжение промышленного роста, повышение цен на нефть до заоблачных 200 долларов за баррель и великолепные успехи отечественного бизнеса, за которыми последуют не менее впечатляющие политические достижения, наши релизы предсказывали снижение спроса, падение цен на нефть, застой на рынке недвижимости и безработицу. Эти пророчества, первоначально оценивавшиеся официальным экспертным сообществом как «непрофессиональные», а то и просто как «левацкий бред», постепенно начали прокладывать себе дорогу в прессу, а к концу года их начали цитировать и повторять, часто не ссылаясь на источник, как нечто вполне очевидное. Вчерашний «левацкий бред» стал сегодняшним общим местом бизнес-аналитики.
Дело, однако, не в том, кто был прав, а кто ошибался - сейчас это уже слишком очевидно, чтобы тратить слова и время на эту тему. Важно другое. 2008 год показал, что ни бизнес-сообщество, ни чиновники, ни их идеологическая обслуга толком не отдавали себе отчета даже в ближайших последствиях собственной политики, не имели не только планов действия на случай кризиса, но и мало-мальски добросовестного прогноза ситуации. Перед нами типичный случай «самоотравления пропагандой», болезни, которой, согласно либеральной доктрине, хронически страдают тоталитарные режимы, но которая, как выяснилось, ничуть не в меньшей степени поражает и либеральные элиты. И если бы речь шла только о России, можно было бы ссылаться на «советские традиции», «русский авторитаризм», на цензуру или на засилье «питерского клана». Но ни Западная Европа, ни Америка не продемонстрировали большей готовности к кризису или большего уровня честности элит - по отношению к обществу или хотя бы к самим себе!