«Вопрос не только в том, чтобы решить, какова должна быть стратегия, что предполагает внесение изменений в программы и разработку новых принципов парламентской работы и мобилизационной тактики, и не только в том, как вернуть доверие масс партиям, убедить широкие слои, обеспокоенные снижением уровня благосостояния (что вполне понятно), а в том, что активное участие в политической жизни является действительным механизмом социальных преобразований,» - писал мексиканский политолог Лопес Кастельянос53.
Реальная практика левых партий в парламентской системе к концу ХХ века в большинстве случаев явно противоречила этой цели. Испанский публицист Энрике дель Ольмо говорит про появление «аполитичной, ручной, деидеологизированной левой», которая в принципе «не способна к действию"54.
Это относится не только к социал-демократии, но и к значительной части радикальной левой, в том числе и внепарламентской, даже «революционной». Именно к ней относится ироническое замечание испанского писателя Хосе Хименеса Лосано о том, что, очевидно, существует два сорта «красных» - «прежние, у которых были идеалы, но которым нечего было есть» и другие, «которых звали «красными» по какой-нибудь другой причине, но которые не могли быть таковыми"55. Принадлежность к сильной левой партии открывает определенные перспективы личного успеха, даже если эта партия находится в оппозиции. Левые организации становятся механизмом, обеспечивающим вертикальную мобильность для образованных и активных выходцев из социальных низов и части среднего класса. В этом еще нет ничего дурного, тем более, что левые не должны требовать от своих активистов и лидеров полного отказа от жизненных благ ради аскетичного служения идее. Однако помнить об этих обстоятельствах необходимо. В период кризиса политического движения деятельность левой оппозиции рискует выродиться в еще одну, более изощренную, разновидность конформизма.
Разлагающее влияние парламентских или академических институтов на оказавшихся в их стенах радикалов было описано еще в XIX веке. И все же в прежние времена левым удавалось выработать мощное противоядие. Этим противоядием была связь парламентариев и интеллектуалов с массовым движением и глубокая идеологизация рабочих партий. Каковы бы ни были издержки жесткой идеологии традиционного социализма, в ней были заложены определенные моральные нормы и требования, нарушить которые было просто невозможно, не порвав связи со своей организацией. А это автоматически означало и потерю высокого положения в парламентской системе.
Деидеологизация рабочего движения сопровождалась закономерной эрозией нравственных требований по отношению к лидерам и интеллектуалам. Перенос центра тяжести с рабочего движения на средний класс сопровождался постепенным исчезновением традиционной системы норм и ценностей. Не удивительно, что левое движение созрело для нового морализма так же, как к началу XVI века христианская церковь созрела для Реформации. Презрение интеллектуальных левых кругов к рабочим сравнимо лишь с презрением рабочих к этим кругам. И как бы ни был многочислен новый средний класс в западных странах, он оказался бессилен выработать собственную мораль. Отказ от исключительной ориентации на промышленного рабочего, естественный в условиях, когда мир труда претерпевает глубокие изменения, не привел к появлению новой, более широкой идеологии. Вместо того, чтобы попытаться объединить вокруг себя разные группы эксплуатируемых, левые стали выразителями наивного себялюбия «широкого» среднего класса. Единственное «объединение», которое может быть достигнуто на этой основе - между интеллектуалами и чиновниками.
Подводя итоги многолетнему правлению социалистов в Испании, Хайме Пастор отметил, что партийная элита использовала свое пребывание у власти для того, чтобы добиться максимальной автономии «по отношению к своей собственной социальной базе». Но потеря власти вовсе не означает морального очищения. Напротив, складывается «биполярное отношение», в котором «социал-либеральная левая», интересующаяся только министерскими постами, противостоит догматикам, думающим только о великом прошлом56. Эти слова относятся не только к Испании. То же самое можно сказать про противостояние Тони Блэйра и сторонников лейбористских традиций в Англии, про бесконечную дискуссию Коммунистической партии РФ и Российской Коммунистической Рабочей Партии. Повторение старых лозунгов, ставших очевидно бессодержательными, не позволяет выйти из порочного круга уступок и поражений. Догматическая левая, не имея возможности выработать собственную альтернативу, все равно обречена каждый раз в решающий момент поддерживать «реалистов» в борьбе за власть, ибо сама никаких шансов не имеет. Тем самым социалистические «старообрядцы» фактически становятся соучастниками «новых реалистов», постоянно демонстрируя бессилие революционной мысли и политической практики. Действия сменяются декларациями, идеи - символами, программы - перечислением принципов. Позиция простого отрицания в моральном плане так же сомнительна, как и позиция примирения с действительностью: результат в обоих случаях один - все остается по-старому.
Центральный вопрос всякой реформы состоит в том, за чей счет она проводится. В зависимости от ответа на него можно ответить и на другой вопрос - в чьих интересах. Разумеется, все реформы официально проводятся в интересах «народа». Но методы проведения реформ не только сами по себе заслуживают рассмотрения, но и выявляют их подлинные, а не декларативные цели. Курс, проводимый в большинстве стран Европы поочередно левыми и правыми в 90-е годы, свидетельствует не только о наличии консенсуса, но и о том, что этот консенсус обеспечен за счет исторического разрыва левых партий с собственной социальной базой.
Таким образом, речь идет не только о временном отступлении левых, а об историческом переломе, сопоставимом с тем, что произошел в начале Первой мировой войны, когда единое рабочее движение раздробилось на два потока. Проблема не в том, что левые в 1989-91 потерпели серьезное поражение, а в том, каковы его последствия. Поражения - неизбежная часть политики. Далеко не всякую борьбу можно выиграть, далеко не всем можно рисковать. Однако в любой дискуссии необходима ясность. Сознанием левых, начиная с середины 80-х, владеет постоянный, сознательный или бессознательный, страх перед поражением. Пессимизм стал естественным продолжением триумфалистских иллюзий прежних десятилетий. Таким образом, обсуждение альтернатив оказывается фактически блокировано.
В условиях, когда национальное государство все более становится инструментом транснационального капитала и бюрократии, а традиционная левая оппозиция, играя по правилам, демонстрирует полное бесссилие, все более привлекательными становятся группы и лидеры, готовые эти правила нарушить. В 70-е годы левые радикалы одержимы были романтическим культом вооруженной борьбы, в то время как большинство трудящихся все более возлагали надежды на институциональные реформы в рамках демократии. Напротив, в 90-е годы бывшие радикалы, дружно открещиваются от «терроризма», в то время как значительная часть общества, разочаровавшись в возможностях представительных органов и парламентской политики, все больше испытывает симпатии к людям, прибегающим к оружию. Для сотен тысяч людей в Чечне, Латинской Америке и в Африке «критика оружием» оказалась не просто последним, а единственным средством заставить элиты считаться с собой. Речь не идет о террористах или guerrilleros «традиционного» типа, пытающихся захватить территорию, дезорганизовать власть или просто вымещающих на конкретных представителях власти свою ненависть к системе. Тем более, не о «слепом» терроризме 80-х годов, направленном на ни в чем не повинных случайных людей.
Вооруженные действия уже не направлены непосредственно на захват власти.
В середине 80-х появляется своего рода «новый терроризм». Примерами могут быть и акции Шамиля Басаева во время чеченской войны, и захват заложников в Перу в декабре 1996 года боевиками из Революционного Движения Тупак Амару (MRTA) во главе с Nestor Cerpa Cartolini. Однако, в первую очередь, речь идет о движении сапатистов (Zapatistas) в Мексике.
Насилие оказалось средством воздействия на общественное мнение, дезорганизации пропагандистской машины правящего класса и пробуждения гражданского общества. Его цель - унизив власть, изменить логику политического поведения в обществе, показать, что «абсолютно невозможное» становится вполне достижимым. Захват заложников оказывается не столько способом давления на власть, сколько доказательством ее бессилия, а сами заложники воспринимаются не только как жертвы, но и как участники драмы.