Х. Ж.: А не является ли пресловутая «политическая корректность» попыткой создания нового политического и культурного контекста?
Б. К.: Да, но только это попытка создания силового контекста. Внешние ограничения и правила, за которые предполагаются совершенно конкретные санкции, есть признак глубочайшего морального кризиса интеллектуальной среды. Ведь нормальный человек должен отторгать расизм просто на уровне некоего внутреннего «я». Появление же политически корректных нормативов и есть симптом того, что личность утратила некогда совершенно очевидные табу. Более того, эта методика совершенно неэффективна: нормы эти, будучи внешними и формальными, будут обойдены. Мы это прекрасно знаем из опыта еврейской культуры, которая выработала изощренные способы обхождения божественных запретов. А если уж человечество научилось обманывать Господа Бога, то запреты человеческие можно просто проигнорировать.
Важно еще вдуматься, какой образ современного общества и культурного контекста санкционирует (и таким образом создает) политкорректность: общества, разделенного на замкнутые и относительно малочисленные подгруппы, каждая из которых настаивает на уважении к себе и каждая из которых находится в состоянии конфликтности по отношению к другой. От нас требуют уважения ко всем, но в основе этого уважения лежит страх! Страх каждого друг перед другом!
Наконец, последнее: политкорректность есть не что иное, как форма сохранения в новых условиях старой системы господства. Если чернокожему американцу, достигшему статуса среднего класса, вменяется борьба за то, чтобы его называли не «негром», а «афро-американцем», то это означает, что его самооценка ставится в зависимость от того «как они меня называют». Это своего рода форма подчиненного самоутверждения. Критика иерархических стереотипов, предполагающая нерушимость иерархического принципа.
Х. Ж.: Мы говорим о симптоматике морального кризиса. А в чем его причина?
Б. К.: Причина состоит в том, что на протяжении последнего периода мы стали свидетелями разложения западной культуры 60-х годов. Причем проблема еще состоит в том, что идейный взрыв, которым сопровождалась та эпоха, оказался столь мощным, что слишком поздно и несвоевременно оказалась осознана его исчерпанность. Поэтому для интеллектуалов последнего периода возникла задача, с одной стороны, декларировать преемственность по отношению к культуре 60-х, так как именно на ней они были воспитаны и ей всем обязаны, но, с другой стороны, задача избавиться от содержательных аспектов этой культуры. Политкорректность и есть частный случай такой стратегии. Они находят некое абсолютное зло, которое мобилизует их на великую борьбу и позволяет им конформизм в частностях. Зло же это они находят в лице расизма, тоталитаризма - прошлого (т. е. советской эпохи) или настоящего. С этой точки зрения если бы Милошевича не было, его надо было бы придумать. Или борьба за права человека, которые объявляются абсолютной ценностью, но при этом сохраняется представление о человеческой жизни, как о ценности относительной. Все это не что иное, как поиски самооправдания в ситуации разложения культуры 60-х годов.
Х. Ж.: Но насколько объективна созданная новым поколением интеллектуалов картина мира - мира фрагментарного и лишенного целостности?
Б. К.: В том-то и дело, что картина эта не объективна. Она противоречит даже данным статистики. Мир действительно стал более пестрым, чем он был в XIX веке, но его оттенки и их соотношения не всегда соответствуют постмодернистским построениям. Они уверяют нас, что клеточки, на которые распался мир, раздельны и несовместимы. Да, мир распался на клеточки, но, во-первых, они переходят одна в другую, а во-вторых, формируют между собой более крупные структуры. Более того, прямые аналогии тому, что происходит сегодня, мы находим, например, в Европе XV - XVI веков, периода первоначального накопления, т. е. в периоды переходных обществ. Сначала фрагментация, а потом объединение: как в калейдоскопе.
Х. Ж.: Так в чем же симптоматика этих новых констелляций? Где они нащупывают новые связи?
Б. К.: Могу привести один пример: периферийный, но показательный. Мексика. Субкоманданте Маркос, возглавляемая им сапатистская армия. С точки зрения военной, вся его деятельность с трудом может быть названа успешной, но с точки зрения улавливания и освоения неких эстетических и коммуникационных механизмов, она очень успешна. Среди его чисто эстетических находок - маска, за которой он прячет свое лицо. Ведь никто не знает, как он выглядит. Зачем это надо? Да хотя бы затем, что это деперсонализирует и, следовательно, универсализирует его образ. Чисто прагматически существенно и то, что никто не знает, белый он или индеец! Он вне расы. Наконец, тема маски задействует очень эффективные коды индейской, испано-мексиканской, европейской культуры. Это мощный мифологический образ. Еще один аспект его деятельности: Интернет и джунгли - встречающиеся модернизм и архаика. Или: вооруженные действия как демонстрация своей непримиримости по отношению к системе, при отказе от авторитарного насилия. Маркос оказался способным свести между собой разные, подчас полярные, вещи. Режи Дебре задается вопросом, кто такой Маркос - революционер или гений «паблик рилейшенз», и применяет к нему определение activisme creative («творческий активизм»). Так, Маркос ставит проблему самоиндентификации и перед статусным парижским интеллектуалом. Трудно сказать, является ли Маркос фактом политики или культуры: ведь его политический успех связан с тем, что найденным оказался культурный и артистический метод действия. Тот же Маркос симптоматично высказывается о парламентской демократии, говоря о том, что, хотя сапатисты не приемлют этого пути, но только потому, что для них он закрыт. Они готовы поддержать тех, кто пытается высказываться через эти политические формы. Маркос декларирует, таким образом, что не важны пути достижения неких целей и ценностей, важно, что идет движение в общем направлении. В этом им оказался угаданным некий существенный лейтмотив формирующейся культуры - культуры крайне плюралистической, но пребывающей в постоянном внутреннем и внешнем диалоге.
Можно найти и другие, столь же симптоматичные, как Маркос, примеры новых символических фигур, через которые будет проходить консолидация и сборка будущей общественной целостности. Эти фигуры будут появляться и впредь, становясь своего рода точками бифуркации. У России здесь, между прочим, есть некоторое преимущество: как и Латинская Америка, она гораздо дольше Запада живет в ситуации культурной полифонии.
Материал подготовил Виктор Мизиано
Художественный журнал N°30-31
ЕСТЬ ЛИ БУДУЩЕЕ У СОЦИАЛИЗМА В РОССИИ?
Говоря о динамике политических процессов в России, аналитики едва ли не единодушно отмечают рост социалистических по своей природе настроений, т.е. “порозовение” части нашего общества. Тезисы о переходе к социально ориентированной экономике, о защите интересов большинства с позиций социальной справедливости, о помощи всем, кто по разным причинам не сумел адаптироваться в нынешней ситуации, все настойчивее обсуждаются на научных конференциях и партийных съездах, в средствах массовой информации.