Все системы традиционной организации рушатся. Мало того, что у нас нет традиции и культуры движения, которые в Европе накапливались десятилетиями, у нас просто нет почвы, на которую это движение может встать. Нельзя традиционную западную схему построить на этой почве - ведь все отношения другие.
Потом еще одна классическая ситуация. Вся история рабочего движения доказывает, что, как правило, за редчайшим исключением, подъем рабочего движения приходится на время экономического роста. Спад экономики обычно сопровождается резким падением рабочего движения. И мало того, что эти объективные причины были против рабочего движения, все его структуры надо было создавать заново. Но как создавать эти структуры, как создавать независимый профсоюз, если он в любом случае будет неэффективен?
Я думаю, что левые закономерно попали в эту яму, в этот провал. Удивительно даже не то, что все так было плохо, удивительно то, что что-то еще выжило.
РЖ: Это падение в яму продолжается до сих пор?
Б.К.: Перелом начал наступать где-то в 1997 году, хотя в полной мере проявился только в 1998, после дефолта. К тому времени правила игры уже установились - российский капитализм состоялся. Другой вопрос, какой он и как долго он проживет. У людей появились устойчивые социальные интересы. Более или менее с 1997 года началась стабилизироваться экономика.
Следующий этап - это, конечно, дефолт. Банковский сектор, другие компании, которые возникли на гребне либеральной реформы, до него начали выплачивать зарплату если не западную, то позволяющую обеспечивать образ жизни, близкий к западному. Это были очаги экономического роста. Люди, которые работали в этом секторе, были двумя руками за перемены, которые произошли. Они получили массу новых возможностей - ездить за границу, разнообразить свое потребление. В 1998 году эти люди поняли, что они не так уж и выиграли. Если раньше они были двумя руками за то, что делалось, и могли обосновать свое положение следующим образом: "мы хорошие, мы добились успеха, потому что умные, мы образованнее, работоспособнее, эффективнее, чем все остальные, чем те, которые находятся в этом депрессивном болоте", то дефолт 1998 года поставил их лицом к лицу с тем, что в классическом марксизме называется "анархия рынка". В чем проблема анархии рынка? В том, что мой успех и мое поражение не зависит от меня.
Возникшая реакция социологически очень четко видна: средние слои начали бурно леветь на уровне не идеологическом, а ценностном. Этот резкий рост левых настроений тогда списывали на ностальгию по Советскому Союзу, на "пережитки прошлого". Однако чем моложе группа, тем сильнее в ней был заметен этот рост. При этом наиболее сильный сдвиг произошел не в сознании тех людей, которых выгоняли с работы и которые, кстати, к настоящему времени почти все благополучно устроились и восстановили свой уровень потребления. Наиболее заметный сдвиг произошел в настроениях младшего поколения, которое принадлежало к этому же социальному отряду, но еще не успело включиться в систему, тех, кому в 1998 году было примерно от 15 до 20 лет. Не случайно именно с этого поколения мы начали получать новых активистов.
Насколько устойчива и сильна эта динамика? С одной стороны, она может оказаться достаточно случайной. С другой стороны, все не так просто. Три года экономического роста отразились на поведении профсоюзов, на стачечной активности. В первой части этого периода количество забастовок резко сократилось - это, казалось бы, показатель плохой. Но на самом деле при этом количество успешных забастовок выросло. Люди стали протестовать гораздо более осмысленно и эффективно.
Продолжается кризис КПРФ, связанный с тем, что начинает приходить левый электорат, а партия в то же время ушла окончательно вправо, все более и более избавляется от признаков левизны, которые были связаны с советским прошлым.