Однако сейчас кризис всё же происходит именно во Франции. Почему сейчас и почему в такой форме?
Начнем с того, что меры, проводимые французским правительством, далеко не уникальны. В целом аналогичную политику проводят, с небольшими нюансами, власти большинства европейских стран. Например, закон, из-за которого взбунтовалось французское студенчество, либеральные партии как раз сейчас предлагают в Швеции (в идущей там избирательной кампании права молодежи становятся самым острым вопросом).
Неолиберальная политика требует стимулировать создание рабочих мест с помощью рыночных мер, расширяющих свободу предпринимательства и автоматически снижающих социальную защищенность наемных работников. Предполагается, что, получив больше свободы, буржуа будут более активно нанимать новых работников, но все знают, что на практике подобные меры по стимулированию занятости неизменно ведут к потере рабочих мест (вернее, хорошие рабочие места закрываются, а открываются плохие, низко оплачиваемые). В конечном счете, дело даже не в законе, лишающем молодежь до 26 лет социальных прав при найме на работу. Этот закон есть не что иное, как частный случай неолиберальной политики, которую давно отвергает подавляющее большинство граждан.
Но вот беда: в то время, как в обществе сложился антилиберальный консенсус, в политическом классе существует такой же точно либеральный консенсус. Меры, единодушно поддерживаемые всеми серьезными партиями, отвергаются практически всем населением. А политика, которую поддерживает почти всё население, не поддерживается ни одной партией, ни одним сколько-нибудь заметным и ответственным политическим лидером. Ответственность в политике сегодня предполагает полное пренебрежение интересами и волей избирателей. Демократия в качестве важнейшего условия своего нормального функционирования предполагает принципиальное неучастие граждан в принятии решений.
Легко понять, что возникает ситуация, когда иным способом кроме бунта население просто не может выразить своего отношения к проводимой политике. Референдум был тоже бунтом, только в электоральной форме. Но после поражения у избирательных урн западные элиты сделали необходимые выводы - больше серьезные вопросы на народное голосование выноситься не будут.
Вернемся теперь к набившему оскомину сравнению между нынешними событиями в Париже и революцией 1968 года. Главное, что бросается в глаза, - это очевидная противоположность между теперешней и тогдашней ситуацией. Студенты, бунтовавшие в 1968 году, были гораздо более радикальны, но они были изолированы от большинства населения. Сегодня они - не более, чем один из отрядов широкого общественного движения. Причем - не самый радикальный.
В 1968 году левые силы были влиятельны, но их идеи отнюдь не были идеями большинства. Получив возможность высказать своё мнение, обыватель летом 1968 года проголосовал за голлистов. Напротив, сейчас левых в точном смысле этого слова на политической арене Франции практически нет. Социалистическая партия является таковой только по названию, а по своей политической ориентации стоит во многих вопросах правее голлистов. Коммунисты слабы, разделены на соперничающие группировки и дезориентированы. Зато общество сегодня несравненно левее, нежели в 1960-е годы.
Политическая жизнь 1960-х с её расколом на правых и левых (при устойчивом перевесе правых) более или менее точно отражала разделение мнений и позиций в самом обществе. Сегодня политика представляет собой своего рода зеркальное отражение, изнанку, противоположность общественных настроений. Тогда политическая борьба отражала противоречия общества, теперь мы видим вопиющее противоречие между жизнью общества и положением дел в политике.
Конфликты подобного рода - естественное следствие той политической и социально-экономической реальности, которая называется Европейским Союзом. Вернее, институциональная суть Евросоюза как раз и состоит в отмене демократии в том смысле, к которому наивные европейцы привыкли за последние сто лет. Не удивительно, что обиженное и выброшенное из политического процесса большинство населения сопротивляется. Нынешние бунты - лишь прелюдия к по-настоящему серьезным конфликтам, неизбежным в подавляющем большинстве демократических стран. Начав раньше других, Франция лишь в очередной раз показала себя, как говорил Маркс, «классической страной» политической борьбы.
Опубликовано на сайте «Евразийского дома»
ИЗНОС-2
В феврале 2000 года я писал, что Россия продолжает проживать советские ресурсы. Как ехидно заметил один мой знакомый, страна готовилась к ядерной войне, а потому в любые системы закладывался многократный запас прочности, чрезвычайная живучесть.
Вместо ядерной войны наступили либеральные реформы. Нанесенные ими потери были вполне сопоставимы с результатом средних масштабов ядерного удара (включая сокращение населения), однако страна выдержала. Оборудование, технологии, а главное, инфраструктура, созданные в основном в 1960-е и в начале 1970-х годов, оказались куда крепче и живучее, чем планировалось, но рано или поздно и им приходит конец.
Разумеется, в своих предупреждениях я был далеко не одинок и даже не оригинален. В начале 2000-х годов целый ряд экспертов предсказал, что со второй половины десятилетия начнется развал старой советской инфраструктуры и наступит период техногенных катастроф. По оценкам специалистов, пик неприятностей приходился на 2007 год. Иными словами, худшее - впереди.
К сожалению, эти прогнозы полностью подтвердились, причем не только по тенденциям, но и по срокам. С середины 2005 года идет неуклонное нарастание числа технических аварий и аварийных ситуаций, включая скандальное отключение энергосистемы столицы прошлым летом, на фоне которого вполне реально выглядела и угроза Анатолия Чубайса заморозить Москву нынешней зимой. Что с технологической точки зрения было логично: уж лучше устроить плановое «подмораживание» города, чем допустить неконтролируемый распад всей системы. Другое дело, что жителям столицы такой выбор пришелся явно не по вкусу.
«С середины 2005 года идет неуклонное нарастание числа технических аварий и аварийных ситуаций, включая скандальное отключение энергосистемы столицы прошлым летом» Здания горят и падают практически еженедельно, так сказать, в штатном режиме. Как на войне, некоторое количество потерь является нормальным. То проводку где-то замкнет, то крыша обрушится, то стены треснут. Обычная жизнь. Несколько странным на этом фоне выглядит лишь то, что новые постройки, порожденные экономическим ростом и строительным бумом последних лет, начинают рушиться даже раньше старых советских сооружений. Те свой ресурс честно выработали и, как настоящие советские ветераны, скрипят, но стоят. А новые и нескольких лет не простояв, начинают сыпаться: по сообщениям прессы, уже и купол храма Христа Спасителя «поплыл», и знаменитые высотки на берегу Москвы-реки - «Алые паруса» - дали крен. Причины происходящего лежат на поверхности. В прежние времена строили некрасиво, без вдохновения, но, как правило, надежно. О комфорте не думали, но за прочность отвечали. Советские изделия вообще отличались массивностью и прочностью (включая продовольственные товары). Современные здания создаются для продажи, а после того как деньги получены, судьба изделия мало кого волнует. Дома - как товары в красивой упаковке. Глаз радуется, все ярко и броско, а про долговечность даже и думать не надо. Это дедушкины вещи делались на поколение вперед. В потребительском обществе вещь служит недолго, и чем быстрее она придет в негодность, тем быстрее вы пойдете покупать ей на замену новую. Дома - заводские здания, объекты инфраструктуры - такие же товары, как и все остальное. Подчиняются той же логике. Так что не надо жаловаться на фальсификацию бетона и воровство на стройке. В советское время тоже воровали и тоже жульничали со стройматериалами (порой вынужденно, из-за постоянного дефицита). Но воровали и жульничали по-другому, в рамках другого системного подхода. Нынешние сооружения падают просто потому, что должны упасть.
Впрочем, если быть честными, то придется признать, что исток нынешних проблем искать надо именно в конце того же советского периода. В 1930-е и 1940-е годы в СССР прошла первая волна массовой индустриализации. В 1960-е прошла вторая волна - разворачивалась масштабная модернизация производства, происходило массовое переселение людей в город. Именно тогда была создана или спроектирована основная часть работающей до сих пор инфраструктуры - дороги, здания, транспортные узлы, аэропорты, энергетические и телекоммуникационные системы. Начиная с середины 1970-х годов темпы роста советской экономики постоянно снижаются. В условиях неуклонно падающей эффективности любое строительство все более удорожается, и страна начинает испытывать дефицит инвестиций. Потому третья волна модернизации, которая по всем расчетам должна была начаться в середине и конце 1980-х, просто не наступает. Вместо нее мы видим системный кризис, а затем и распад СССР.