Вернулся Алексей Максимович в восторге от нового артиста Художественного театра -- Василия Ивановича Качалова, обладающего пленительным голосом и великолепно изображающего царя Берендея.
На первый спектакль "Снегурочки" 24 сентября 1900 года мы специально приехали из Нижнего. Казалось, что Качалов создан для роли царя Берендея. Он восхищал не только своим обаятельным голосом, но и необыкновенной художественной убедительностью созданного им образа.
Помню, как поразил нас его Барон в пьесе "На дне".
Для этой постановки Художественного театра Алексей Максимович отобрал из богатой коллекции нижегородского художника-фотографа Максима Петровича Дмитриева много снимков с типами "дна" жизни. Для роли Барона М. П. Дмитриев даже специально заснял бывшего барона Бухгольца, в то время -- бродягу, которого приходилось нередко встречать на улицах Нижнего в самых фантастических одеяниях.
Не так давно, из доклада одного из работников Горьковского архивного управления, я узнала об одном эпизоде из жизни этого Бухгольца. Оказывается, что в 1896 году Бухгольц разыскивался, как участник кружка лиц, готовивших покушение на Николая II во время его приезда на Нижегородскую выставку. Покушение было предупреждено, ряд лиц арестован, Бухгольц разыскивался. Его нашли в одном из трактиров; но для того, чтобы его арестовать, пришлось завернуть его в солдатскую шинель и так доставить для допроса. Он пропил с себя все и лежал в чулане, голый, на груде хлама.
Запомнился Качалов -- Тузенбах в "Трех сестрах", Юлий Цезарь... Везде образ, который он создавал, был таков, что казалось -- иным он и не может быть.
После гастролей Художественного театра в 1906 году -- в Берлине, Вене и Варшаве -- Качалов с семьей приехал в Крым. В Алуште жил Л. А. Сулержицкий; в его распоряжении была дача Вульф в Профессорском уголке. Там поселился и Качалов с семьей.
Я с детьми жила в Ялте и как раз в это время устраивала спектакль, сбор с которого должен был пойти на революционные цели. Ставили оперу Кюи "Сын мандарина". В ней участвовал Сулержицкий, или "Сулер", как его звали друзья. Близкое участие в постановке принял и Василий Иванович, помогал советами и даже, кажется, гримировал артистов. Тут мы и познакомились ближе.
Этот спектакль был для Василия Ивановича и Сулержицкого связан с неприятностью. Пока они были в Ялте, сгорела их дача в Алуште, и няня еле успела вывести из дома детей. Все их имущество сгорело. Пришлось размещать погорельцев у себя и у знакомых в Ялте.
В октябре 1906 года я переехала с сыном в Москву. Здесь узнала, что услуги Василия Ивановича революционерам не ограничивались участием в концертах, когда часть сбора шла на революционные цели, что оказывал он помощь и связанную с личным риском. Всегда можно было попросить Василия Ивановича спрятать "литературу", привести к нему в семью переночевать нелегального.
Вспоминается еще один случай. В самом конце 1906 года я с сыном должна была ехать за границу. Заграничный паспорт был уже получен. Пошла на прощанье в Художественный театр. Шло "Горе от ума". В последнем антракте вижу в фойе встревоженное лицо жившей со мной приятельницы. Она приехала предупредить, что у меня на квартире обыск. Я сказала об этом Сулержицкому. Пошли с ним в уборную Качалова. Решили, что, досмотрев последнее действие, поедем в "Метрополь" ужинать, и условились, что меня известят там об окончании обыска. Так и сделали. Когда мы с Качаловым и Сулержицким сидели за столиком в ресторане "Метрополь", сообщили, что обыск окончен. Качалов и Сулержицкий проводили меня до дому и очень настаивали, чтобы я скорее уехала за границу. На другой день я уехала.
* * *
В первые годы после Октябрьской революции жизнь так захватила, что личные общения отошли в сторону. В Художественном театре я бывала лишь изредка.
В 1928 году, когда Алексей Максимович приехал из Италии в Москву, я была с ним на спектакле "Бронепоезд" Вс. Иванова. Опять незабываемый, образ Вершинина в исполнении Качалова.
Алексей Максимович был потрясен игрой Василия Ивановича; он в тот вечер снялся с ним и К. С. Станиславским за кулисами МХАТ. Как и в первые годы жизни Художественного театра, когда Алексей Максимович говорил, что это театр, для которого стоит работать, так и теперь он был в восторге от театра и его артистов.
-- Нет, каковы старики! -- повторял он. -- Надо, надо дать им пьесу!
* * *
Приблизительно за год до кончины Василия Ивановича пришлось мне, по просьбе внучки, которая училась в студии при театре имени Вахтангова, говорить с Василием Ивановичем о том, что студийцы мечтают о его приезде к ним. Засилий Иванович сразу и охотно согласился.
-- Люблю молодежь! -- сказал он.
В назначенное время Качалов приехал в студию, беседовал с будущими артистами. Прочитал им "Юбилейное" Маяковского, монолог Ивана Карамазова, Пушкина -- "Скупой рыцарь", сыграл сцену из "На дне" -- Барона и Сатина. Студийцы были в восторге. Гурьбой высыпали на улицу проводить его до автомобиля. Оттуда он заехал на Малую Никитскую (ныне улица Качалова) в особняк, где жил Алексей Максимович. Посидели с ним конец вечера. Василий Иванович вспоминал, как в этой столовой бывал у Алексея Максимовича. Вспоминали старое: Василий Иванович говорил о рассказах Алексея Максимовича, которые обычно не читались с эстрады.
-- Какие чудесные отрывки можно взять из трех "вечеров": "У Шамова", "У Панашкина", "У Сухомяткина".
Прочитал нам отрывки из рассказов "Могильщик" и "Садовник". Кстати сказать, садовник -- лицо не вымышленное. Алексей Максимович наблюдал его в 1917 году, и он произвел на него большое впечатление своим отношением и "обовью к работе.
-- А как хороша "Знахарка"! -- сказал Качалов. Василий Иванович был добрый, оживленный. Казалось, помолодел, когда читал.
Совсем не думалось, что через год мы его потеряем...
С. Я. МАРШАК
Трудно рассказать в нескольких словах, какое место занимает в жизни моего поколения Василий Иванович Качалов.
От спектакля до спектакля мы бережно хранили в памяти каждую его интонацию, каждый его жест, исполненный благородной простоты и свободы. Но всякий раз, когда мы видели Качалова на сцене, он казался нам неожиданным и новым.
Бывая в Москве по делу или проездом, мы считали невозможным упустить случай попасть в Художественный театр, увидеть Качалова.
Его и всех актеров МХТ в других городах называли "москвичами". "Москвичи к нам едут",-- говорили люди, узнав о предстоящих гастролях МХТ. Так неразрывно связан с Москвой театр, с которым разделил судьбу Качалов.
И как часто случалось нам во время поездок в Москву встречать на ее улицах высокого, статного, неторопливого человека, всегда со вкусом, но не с иголочки одетого,-- артиста с головы до ног. Шел он обычно один, занятый своими мыслями, немного рассеянный.
Походка его была легкой и твердой, даже в том возрасте, который называют "преклонным". Годы мало отражались на его облике. До конца дней сохранил он и внешнюю моложавость, и молодой, свежий интерес ко всему новому.
О нашей советской литературе, о современных поэтах заговорил он со мной при первой встрече в начале тридцатых годов. Разговор у нас зашел об авторском и актерском чтении стихов. Большинство актеров считало (да и считает), что авторы, подчеркивая в своем чтении ритм стихов, лишают их выразительности.
-- Нет, нет, я всегда чрезвычайно интересуюсь тем, как читают сами поэты,-- сказал Качалов.-- Чтение стихов -- труднейшее искусство. Могу сказать, что до сих пор я только учусь этому делу. Только учусь.
И тут я впервые узнал, как много стихов старых и новых поэтов -- в том числе и самых молодых -- готовит к исполнению Василий Иванович, работая над каждым стихотворением, как над большой ролью, и включая в концертный репертуар только то, что достигло полного звучания. Целые годы посвятил он Блоку и Маяковскому.