Сборник стихов
Александр Кушнер
* * *
Гора, наверное, стать башней бы хотела,
На мир осмысленней тогда б она глядела,
Бойницы были б в ней, смотрела бы сквозь них;
Скала — собором быть мечтает то и дело
И утром солнечным, и в сумерках густых.
А башни грозные и чудные соборы
Хребтам завидуют, хотят вернуться в горы
И с благодарностью им камень свой вернуть.
Об этом живопись ведет переговоры,
Им услужить стремясь, запуталась чуть-чуть.
* * *
О “Бродячей собаке” читать не хочу.
Артистических я не люблю кабаков.
Ну, Кузмин потрепал бы меня по плечу,
Мандельштам бы мне пару сказал пустяков.
Я люблю их, но в книгах, а в жизни смотреть
Не хочу, как поэты едят или пьют.
Нет уж, камень так камень и скользкая сеть,
А не амбициозный и дымный уют.
И по сути своей человек одинок,
А тем более если он пишет стихи.
Как мне нравится, что не ходил сюда Блок,
Ненаходчив, стыдясь стиховой шелухи.
Не зайдем. Объясню, почему не зайдем.
И уже над платформами, даль замутив,
“Петроградское небо мутилось дождем”.
Вот, наверное, самый печальный мотив.
* * *
Вдруг сигаретный дым в лучах настольной лампы,
Колеблясь и клубясь, как будто оживет
И в шестистопные мои заглянет ямбы,
Став тенью дорогой, — и сбоку подойдет,
И, голову склонив седую, напугает —
Ведь я не ожидал, что, обратившись в дым,
Давно умерший друг еще стихи читает
И помнит обо мне, и радуется им.
Под камнем гробовым хранится пепел в урне,
На кладбище давно я не был, но ему
В волокнах голубых с подсветкою лазурной
Удобней подойти в клубящемся дыму
И ободрить меня задумчивым вниманьем,
И обнаружить свой нетленный интерес
К тому, что он любил, — и счастлив пониманьем
Я, и каких еще, скажи, желать чудес?
* * *
“Я лучше, кажется, была”.
Да чем же лучше? Меньше знала,
Одна гуляла и спала,
И книжки жалкие читала,
Да с бедной няней о любви
Однажды зря заговорила.
Хотя, конечно, соловьи,
Луна, балконные перила…
Но неужели Пустяков,
Мосье Трике с его куплетом
Милей столичных остряков
Или поклонников с лорнетом?
“К ней как-то Вяземский подсел”.
Да за одну такую встречу
Не жаль отдать и лунный мел,
И полку книг — я вскользь замечу.
Мы лучше не были. Душа
Растет, приобретая опыт,
И боль давнишняя свежа,
И с нами тот же листьев шепот,
И речка сельская с Невой
Текут, в одну сливаясь реку.
Как жизнь прекрасна, боже мой!
Как трудно жить в ней человеку!
В пути
Как я любил вторую полку!
Как хорошо лежать подолгу
На ней, подушку подложив
Под грудь и глядя втихомолку
На лес, на речку, на обрыв.
Как мне железная дорога
Тогда рассказывала много
О жизни, людях, деревнях,
Затерянных, но не для Бога —
Для нас, живущих второпях.
Прочитывалась даль, как в свитке
Развернутом, я пил в избытке
И ел простор озер, полей.
А путешествие в кибитке,
Наверное, еще сытней.
Хотя, конечно, лоб застудишь.
Какой уж там Нью-Йорк, Париж!
Но тише едешь — дальше будешь,
И с ямщиком в пути пошутишь,
И с Пушкиным поговоришь.
Над головой сияла бездна,
Расшита звездами чудесно,
Двор постоялый, чад и грязь,
Но разве так уж интересно
Лететь на Марс? — скажу, смутясь.
* * *
Человек походить начинает на старую фреску,
Облупившуюся и к былому не склонную блеску.
Впрочем, он-то уйдет, а ее, может быть, обновят.
Пригласят знатоков, окружат, уберут занавеску —
И пожалуйста, лошади скачут, и птицы парят.
Знатоки недоверья не выкажут или сомненья:
Это все-таки Джотто и все-таки это Мантенья,
Ничего, что на старую новая краска легла.
Ну а ты представляешь такое свое обновленье?
Или лучше беспамятство, лучше загробная мгла?