В воде отражался свет Немезиды. Да, течение исчезло, и Марлена видела это. Блики на поверхности ручья вдруг стали складываться в изображение поначалу карикатурное: две тёмные дыры на месте глазниц, щель вместо рта.
Она смотрела и удивлялась, а черты лица становились всё отчетливее.
И вдруг лицо сделалось знакомым и взглянуло на неё пустыми глазницами.
Это было лицо Ауринела Пампаса.
75
— И тогда ты убежала, — медленно и задумчиво проговорил Сивер Генарр, стараясь выглядеть невозмутимым.
Марлена кивнула.
— В первый раз я убежала, когда услышала его голос, а теперь — когда увидела лицо Ауринела.
— Я тебя не осуждаю…
— Не смейтесь надо мной, дядя Сивер.
— А что мне делать? Шлёпнуть тебя? Давай лучше посмеемся вместе. Значит, разум, как ты его называешь, сумел воссоздать лицо и голос Ауринела по твоим собственным воспоминаниям. А насколько ты была близка с Ауринелом?
Она подозрительно посмотрела на Генарра:
— Что значит «насколько близка»?
— Я не имею в виду ничего предосудительного. Вы дружили?
— Конечно.
— Итак, ты в него втюрилась?
Марлена помолчала, поджав губы. Потом проговорила:
— Наверное, так и было.
— Ты говоришь в прошедшем времени — это прошло?
— Безнадёжно. Ведь я для него — маленькая девочка. Сестричка.
— Вполне естественное чувство в подобной ситуации, но ты ещё вспоминаешь о нём, поэтому планета смогла вызвать из памяти его голос, а потом и лицо.
— Что значит «вызвать из памяти»? Это были настоящие голос и лицо.
— Ты уверена?
— Конечно.
— Ты сказала об этом матери?
— Нет. Ни единого слова.
— Почему?
— Ох, дядя Сивер. Вы же знаете её. Я терпеть не могу её вечных страданий. Я знаю, вы сейчас скажете, что она меня любит, но мне от этого не легче.
— Марлена, но ты же всё рассказала мне, а я тоже люблю тебя.
— Я знаю, дядя Сивер, но вы не такой нервный. Вы смотрите на вещи логически.
— Должен ли я считать это комплиментом?
— Да, я хотела сказать вам приятное.
— В таком случае давай самым логическим образом проанализируем всё, что ты обнаружила.
— Хорошо, дядя Сивер.
— Прекрасно. Итак, получается, что на этой планете обитает нечто живое.
— Да.
— Но это не сама планета?
— Нет, определённо нет. Он отрицал это.
— Но он один.
— Да, мне кажется, что он один. Беда в том, дядя Сивер, что мы с ним общаемся с помощью телепатии, какой её представляют люди. Я не читаю ни мыслей, ни снов. Просто сразу приходят какие-то впечатления — ну словно глядишь на картинку, которая состоит из крошечных кусочков света и тени.
— Значит, тебе кажется, что он живой.
— Да.
— И разумный.
— Очень.
— И не знает техники. Мы не обнаружили на планете ничего рукотворного. Это живое невидимо, таится, мыслит, ничего другого не делает, только рассуждает. Так?
Марлена помолчала.
— Я ещё не вполне уверена, но, похоже, вы правы.
— И тут появляемся мы. Как ты считаешь, когда он обнаружил наше появление?
Марлена качнула головой:
— Не знаю.
— Наверное, золотко, он обнаружил тебя ещё на Роторе. Значит, вторжение чуждого разума он мог заметить, уже когда мы приближались к системе Немезиды. Как по-твоему?
— Нет, дядя Сивер. Мне кажется, он не догадывался о нас, пока мы не высадились на Эритро. Это привлекло его внимание — вот он и обнаружил Ротор.
— Возможно, ты права. Значит, потом он принялся экспериментировать с чужими умами — на Эритро такого ещё не водилось. Впервые он встретил другой разум, кроме своего. Сколько же ему лет, Марлена, как по-твоему?
— Не знаю, но мне кажется, что он живёт уже очень долго… Быть может, столько, сколько сама планета.
— Возможно. И, значит, сколько бы лет ему ни было, он впервые обнаружил рядом с собой столько интеллектов, не похожих на себя самого. Так, Марлена?
— Да.
— Значит, он принялся экспериментировать с чужими умами, а поскольку ничего не знал об их строении — повредил их. Вот и причина эритрийской лихоманки.
— Да, — с внезапной живостью откликнулась Марлена. — Правда, о лихоманке он ничего не сказал, но мне показалось, что причинами её и были его первоначальные эксперименты.
— А когда он заметил, к чему привела его деятельность, то прекратил её.
— Да, поэтому сейчас эритрийская лихоманка уже не наблюдается.
— Отсюда следует, что разум этот благожелательно настроен к людям, обладает этическими критериями, похожими на наши, и не желает вредить другим разумам.
— Да! — восторженно воскликнула Марлена. — В этом уж я уверена.
— Но что он представляет собой? Это дух? Нечто нематериальное? Находящееся за пределами чувств?
— Не могу сказать, дядя Сивер, — вздохнула Марлена.
— Хорошо, — продолжал Генарр, — давай повторим, что он тебе говорил. Останови меня, если я ошибусь. Значит, он сообщил, что интеллект его обладает протяженностью, что разум его прост в каждой точке и сложен лишь в общем и что он не хрупок. Так?
— Так.
— Но единственными живыми созданиями, обнаруженными людьми на Эритро, являются прокариоты, крошечные клетки, подобные бактериям. Возможно ли, чтобы отдельные крохотные клетки сложились в единый организм величиной с целый мир? Такой интеллект поистине можно назвать протяженным, простым в каждой точке и сложным в их единении. И он не будет хрупким, ведь если уничтожить даже большие его части, весь общемировой организм не претерпит никаких изменений.
Марлена взглянула на Генарра:
— Значит, я разговаривала с микробами?
— Я ещё не уверен, Марлена. Пока это только гипотеза, но она прекрасно со всем согласуется, всё объясняет — лучшей я не могу придумать. Кстати, Марлена, если выбрать любую из сотни миллиардов клеток твоего мозга — она окажется такой же маленькой. Дело в том, что ты — целый организм, а твой мозг — отдельная колония клеток. Так велика ли разница между тобой и другим организмом, клетки мозга которого рассеяны… с помощью каких-нибудь радиоволн?
— Ну, не знаю, — задумчиво пробормотала Марлена.
— Давай обдумаем ещё один важный вопрос. Что ему от тебя нужно?
Марлена удивилась:
— Дядя Сивер, он же может разговаривать со мной, передавать мне свои мысли.
— Ты хочешь сказать, что ему нужен собеседник? И, значит, как только мы, люди, здесь оказались, он почувствовал своё одиночество?
— Не знаю.
— И ничего не можешь предположить?
— Нет.
— Он же мог погубить всех нас, — вслух размышлял Генарр. — Он же способен сделать это, если мы наскучим ему или чем-нибудь раздосадуем.
— Нет, дядя Сивер!
— Но меня-то он приголубил — едва я попытался помешать тебе общаться с мозгом планеты. И не одного: так было и с Д’Обиссон, твоей матерью и часовым.
— Да, но ведь от этого не осталось никаких последствий — он просто не позволил вам помешать мне.
— И всё это затем, чтобы ты выходила на поверхность планеты, чтобы было с кем поговорить… Не слишком основательные причины.
— Быть может, истинных причин мы просто не в силах понять, — сказала Марлена. — Быть может, его разум настолько отличается от нашего, что мы просто не поймем объяснений.
— Но если он может с тобой говорить, значит, не слишком отличается. Он ведь воспринимает твои мысли и передаёт тебе собственные. Так вы общаетесь?
— Да.
— И он понимает тебя настолько, что говорит голосом Ауринела и принимает его облик — чтобы доставить тебе удовольствие.
Нагнув голову, Марлена изучала пол перед собою.
Генарр мягко сказал:
— Значит, если он понимает тебя, то и мы способны понять его, ну а раз так — следует выяснить, чего он от тебя хочет? Это очень важно — кто может знать, что он там замыслил? И, кроме тебя, этого никто не сумеет сделать.