— Лорд Азриел уже прибыл, Рен?
Это был голос магистра. Лира сидела ни жива ни мертва от страха. Альм дворецкого (собака, как у всех слуг) дробной рысцой протрусил через комнату и послушно улегся у ног Рена.
А вот наконец и сам магистр, вернее, его ноги в стоптанных черных туфлях, которые ни с чем не спутаешь.
— Никак нет, ваша милость, — ответил дворецкий. — И из аердока тоже никаких известий.
— Как только он приедет, проводите его в обеденную залу. Он, вероятно, будет голоден с дороги.
— Слушаюсь.
— Вы приготовили для него токайское?
— Как вы изволили приказать, урожая тысяча восемьсот девяносто восьмого года. Помнится, это его слабость.
— Отлично. Я вас более не задерживаю.
— Прикажете оставить лампу здесь?
— Да, разумеется. И во время ужина зайдите еще разок поправить фитиль.
— Слушаюсь.
Дворецкий почтительно поклонился и вышел; его альм потрусил следом. Из своего ненадежного укрытия Лира видела, как магистр подошел к высокому дубовому гардеробу, стоявшему в углу комнаты, достал из него магистерскую мантию и, не торопясь, облачился в нее. Он двигался по-стариковски медленно и словно бы с усилием, ведь лет ему было немало, за семьдесят, хотя на вид и не скажешь. Ворона, альм магистра, примостилась на дверце гардероба и терпеливо ждала, когда процедура облачения закончится. Вот она тяжело слетела вниз и устроилась у старика на правом плече.
Лира чувствовала, что Пантелеймон, хоть он и молчит, весь напрягся, как туго натянутая струна. Сама же она просто умирала от любопытства. Дело в том, что лорд Азриел, о котором магистр говорил дворецкому, приходился нашей Лире родным дядей. И дядю этого она в равной степени обожала и боялась. Занимался он чем-то ужасно важным и ужасно непонятным: какой-то «большой политикой», какими-то сверхсекретными экспедициями, чуть ли даже не войной, только где-то очень далеко, на краю света. Так что Лира никогда не знала, расставаясь с дядей, когда им доведется свидеться вновь. Значит, сегодня. Вот и всыплет же он ей, если поймает ее здесь. Ну и пусть всыплет. Не привыкать.
«Как-нибудь переживу. В первый раз, что ли?» — пронеслось у Лиры в мыслях.
Как вдруг…
Как вдруг она увидела нечто такое, что разом поставило все с ног на голову.
Магистр достал из кармана маленький бумажный пакетик и положил его на край стола. Затем он с трудом вытащил притертую пробку из графина, наполненного золотистым вином, развернул пакетик и тонкой струйкой всыпал в вино какой-то белый порошок. Достав из кармана карандаш, он тщательно перемешал содержимое и, убедившись, что порошок полностью растворился, закупорил узкое горлышко графина пробкой.
Альм-ворона хрипло каркнула. Магистр что-то прогудел ей в ответ, метнул настороженный взгляд из-под тяжелых набрякших век и вышел, притворив за собой дверь.
— Пан, ты видел, видел? — выдохнула Лира.
— Ой, да все я видел. Быстро… Уходим, пока лакей не вернулся.
Не успел он договорить, как из обеденной залы позвонили.
— Все, — упавшим голосом произнесла Лира. — Это звонок к ужину. Что-то я со временем не рассчитала.
Верный Пантелеймон в мгновение ока произвел разведку на местности.
— Там уже полно лакеев, — сообщил он, вернувшись из залы. — Может, через другую дверь? Нет, туда тоже нельзя.
Другая дверь, которой, кстати, воспользовался магистр, выходила в коридор между библиотекой и преподавательской. Именно в это время там толпится весь колледж: кому-то надо мантию взять, кому-то бумаги оставить, не идти же с ними к ужину.
Можно было бы рискнуть и затеряться в толпе ученых мужей. Можно было бы ретироваться через столовую. Ну, подумаешь, попадешься под руку кому-нибудь из лакеев. Ну наорут. Большое дело! Но из-за этого белого порошка, который магистр всыпал в графин с вином, мысли в голове у бедной Лиры совсем разбрелись, так что она решительно не знала, что делать.
За дверью раздались шаги. Это лакей. Хочет проверить, все ли в порядке. По традиции после ужина профессора собираются в рекреации, чтобы насладиться бокалом доброго вина и жареным маком.
Лира сломя голову бросилась к стоявшему в углу гардеробу и скользнула внутрь, едва успев прикрыть за собой дверцу. За Пантелеймона она не боялась. Стены в комнате темные, да и кто заметит бражника? Ну, в крайнем случае, залетит под кресло.
В комнате стояла тишина, только слышно было, как сопит лакей. Сквозь щелочку между дверцами Лира увидела, как он поровнее разложил курительные трубки и придирчиво осмотрел батарею графинов и бокалов на столе. Затем он обеими руками пригладил волосы и что-то негромко сказал своему альму. У всех слуг альмы были собаками. Но этот слуга был не просто лакей, а обер-лакей, так что альмом его была не просто какая-то там шавка с хвостом, а гончая. И гончая эта что-то явно учуяла, но, к великому облегчению Лиры, к гардеробу не подошла. А попадись девочка обер-лакею — ей несдобровать, ведь он уже дважды так колотил ее!