Часы люто, нечеловечески стучали.
Звонок все-таки раздался, но казалось - ему не искупить предшествующую муку.
Василий ворвался в квартиру, будто спасаясь от погони.
-- Все! Поехали! - сразу закричал Максим.
Все забегали туда-сюда по комнате. Федор, как солдат по подВему, бросился одевать ватник.
-- Стойте! Посидим перед дорогой, - опомнился Петр.
Все сели, кто куда. Василий, блаженно улыбаясь, вытирал пот. Не подлец ли?
-- Ну пошли.
Чинно спустились по лестнице, прошли двор, помахав ру ками очереди у пивного ларька (нужно ли говорить, что вся очередь со вторника знала о поездке в Пушкин).
Как-то без нетерпения дождались автобуса. Автобус резко тронулся, все повалились друг на друга со счастливым смехом; Петр, однако, осторожно прижимал к груди сумку.
-- Стой! - страшно закричал и позади - кто-то падая и плача бежал вдалеке. Это Федор не успел сесть.
. .
Нет, есть все-таки люди, умеющие не дрогнуть под удара ми судьбы, как каменный мост во время ледохода.
Наверное Максим все-таки такой - хоть и пытался драться с шофером автобуса так, что тот из злости не открыл дверь даже на следующей остановке, заодно попало и Василию, наста ивавшему на диком предположении, что Федор догадается ехать следом и стало быть нужно ждать следующего автобуса.
Но кто бы смог так остановить первое же такси; не имея в этом деле никакого опыта? Только Максим. Так Геракл оста новил у пропасти колесницу какой-то царевны.
А кто бы смог найти Федора, с искусностью подпольщика (проворонил Федор свое призвание) захоронившегося, пропавше го в промежутке между автобусной остановкой и домом?
Нет, Максим - это супер.
. .
Часа через два они уже шагали под сводами Витебского вокзала. Плотной группой, держась за плечи и руки друг дру га, поминутно оглядываясь и пересчитываясь, они вошли в электричку. Сразу обмякнув, как мешки с картофелем, опусти лись на скамейку. Говорить не хотелось.
Электричка застрекотала, тронулась, и Федор придался лицом к стеклу, более чем по-детски водя глазами туда и об ратно. Все улыбались и тоже смотрели в окно.
-- Ну что же, может сухонького по этому поводу? - спро сил Петр.
-- Давай, - суть помедлив, сказал Максим. - Можно и су хонького раз такие дела. Не думал я, что выйдет у нас. По везло, здорово повезло.
-- Что не выйдет? - осведомился Петр.
-- В Пушкин поехать.
-- Почему не выйдет? Странно, что еще такая канитель получилась.
-- Отрясина ты полупелагианская. Много ли у тебя чего выходило?
Достали бутылку сухого, вот только ножа ни у кого не нашлось. Настолько непривычно было пить сухое, что никто, даже Федор, не имел особого опыта открывания таких бутылок с пробкой.
-- Эй, приятель, у тебя штопора нет? - обратился Васи лий к человеку, сидящему невдалеке. Тот мотнул головой.
-- А ножа какого-нибудь?
Гражданин, чуть помедлив, достал узкий, похожий на ши ло, нож.
Василий приладился и стал продавливать и терзать проб ку, но никак не получалось.
-- Мне выходить на следующей, - сказал гражданин.
-- Не ссы, выйдешь, - беззлобно отрыкнулся Максим, нес мешливо и мудро хлюпнув носом. Видно было, что он расслабил ся и пришел в себя.
Василий заторопился и стал тыкать ножом так, как толкут картошку на пюре. При очередном ударе он промахнулся и вса дил нож себе в запястье. Струйка крови ударила в пыльный пол.
-- В вену, - печально констатировал Василий.
Сидящие невдалеке граждане всполошились, стали глядеть с отвращением, некоторые пересели.
-- Немедленно идите в травмпункт! - вскричал мужик, ко торый дал нож. - Пойдемте, что вы сидите?
Действительно, электричка стояла на остановке. Стояла и стояла, пока не обВявили:
-- Товарищи, просим освободить вагоны. Электропоезд дальше не пойдет.
. .
Когда они вылезли в Пушкине, кровь уже не покрывала платок новыми пятнами.
Небо было сплошь в хмурых тучах, накрапывал дождь.
-- Да, не зря ты, Федор, ватник взял! - засмеялся Петр.
-- А мы пойдем в парк? - оглядываясь, спросил Федор.
-- Конечно, - ответил Максим.
Все улыбались.
* *
П О Х М Е Л Ь Е
Петр раскрыл глаза с таким ощущением, будто открывалась чуть зажившая рана.
-- Пойдешь на работу? - повторил Максим.
-- Нет, - ответил Петр и накинул пальто себе на голову.
Под пальто душно, уютно, пахнет махоркой, что-то кру жится. В кулаке, кажется, сидят маленькие существа и пропол зают туда и обратно. Быстро-быстро ползут, а то и большой кто-то пролезет, со свинью. Странно, отчего так не уравнове шенно, что во рту так жжет и сохнет, а ногам наоборот очень холодно? Оттого, что голова главнее? Или короче? Или...
-- Пиво будешь? - спросил Максим.
-- Нет.
Человечки проползли в кулак по несколько сразу. Нет, ни на какую работу. Или... И, это он про пиво, буду ли пиво, ну-ка!
Рывком сбросил пальто и сел.
-- Я тебе налил, - сказал Максим, - давай, чтоб не мая чило.
Утро дымное; но не в том смысле, что накурено, нет. Ранние косые лучи играют на бутылках, как в аквариуме, и все белое кажется перламутровым, дымным. Ну не прекрасно ли бывает еще и утро. Перламутра перла муть. Не пива, а кофе надо побольше и ходить, удивляться.
Петр встал, поднял с пола ватник и, не зная, куда поло жить его, не в силах думать над этим вопросом, бросил.
Взял стакан, поклацал по нему зубами.
В каждый момент случалось очень многое, слишком неумес тно отточены сделались чувства. Взявшись за ватник, Петр на чал более гнуть Бог знает как далеко идущую линию поведения - не выдержал, изнемог, бросил. И за пиво взялся так же вложив все свои чаянья со стоном глянул в глубокую муть, поднес к губам, приник поцелуем.
Пиво казалось очень густым и даже как будто не жидким, сразу устал пить.
-- Вон вода в банке, - сказал Максим.
Петр пошатался туда-сюда, выпил воду.
-- Слышь, Максим, мне вроде в военкомат надо; свиде тельство мобилизации приписное... Предписательство...
-- Вали, вали.
Петр тотчас же повернулся и вывалил на улицу.
. .
Пройдя метров двести, он остановился и внимательно ог лядел небо. Не вышла, видно, жизнь. Поломатая. Все насмарку. Псу под хвост. Петр засмеялся - непонятно, почему это с та ким удовольствием, этак игриво, да откуда такая мысль сей час?
Грустно и легко. Не выпить ли кофе? Нет, здесь только из бака пойло по двадцати двум копейкам. Надо пожрать, кста ти. Или домой? Домой.
. .
Как счастливы первые полчаса дома - сидишь, ешь один, читаешь какое-нибудь чтиво, хоть "Литературную газету". Ни чего не случается, ничего не воспринимаешь. Плата за отсутс твие получаса жизни - всего ерунда, не больше рубля - худо ли?
Петр накрыл грязную посуду тряпкой, что подвернулась под руку, лег на диван. Оглядел книги, покурил. Встал, пос лонялся. Включил магнитофон, и хоть тотчас же выключил, нер вный Эллингтон успел все испоганить.
Петр очнулся второй раз за утро, того и гляди снова че ловечки в кулак полезут. Нужно начинать день сначала. Или ложиться спать.
Нудное, суетливое беспокойство за судьбу дня! - что-то надо ведь сделать, хоть кофе нажраться, хоть что.
Нужно остановить эту расслабленность и для начала спо койно, не торопясь, прочитать наконец "Плавание" Бодлера ни разу в жизни, ей Богу, не нашлось для этого свободного времени. И если не сейчас, то никогда не найдется из-за этой же расслабленности.
"Для отрока, в ночи глядящего эстампы, За каждым валом - даль, за каждой далью - вал. Как этот мир велик в лучах рабочей лампы! Ах, в памяти очах - как бесконечно мал. В один ненастный день, в тоске нечеловечьей, Не вынеся тягот под скрежет якорей...
С первых же строк Петр почувствовал, что это то, что эти строки он будет знать наизусть - и они будут спасать его и в автобусных трясках, и под жуткими лампами дневного света на работе, однако, не дочитав и до половины, заложил спичкой и сунул в портфель - не то! Стихи прекрасные, но быстрее же, быстрее, некогда тратить время на стихи. Что же сделать?