Знаешь, что делают с деревом, не приносящем плодов? До семижды семидесяти раз окопает его Добрый Садовник.
Но что, скажи, делать с сухим деревом?
Обойдет ли Жнец вас? Движение жизни для вас - верчение одного и того же круга:
БЛЕВОТИНА РАСКАЯНИЯ ОТ ВИНА БЛУДОДЕЯНИЯ.
И что вино блудодеяния! - любой яд уже пища для вас; боюсь, что опоздал со своим чистым ядом за вашей эволюцией.
И вы еще лучшие из этой слякоти!
Закат окраски лучшее в тебе - но тяжесть заката не оп равдание - ни Вальсингам, ни Боничках с проколотым горлом не канючат отсрочки у Жнеца!"
П Е Р Е П И С К А
МАКСИМА И ФЕДОРА
. .
Здравствуй, дорогой Максим!
Приехал в деревню я хорошо. Брат очень рад, он очень хороший и добрый. Высказываю такое соображение: ты все мои письма не выкидывая, а ложь в шкап, а я твои не буду выкиды вать.
Тогда у меня будет не только записная книжка, а и "Пе реписка с друзьями", а еще потом буду вести дневник.
Больше писать нечего.
До свидания. Федор.
. .
Здравствуй, дорогой Максим!
Забыл тебе вот чего написать: приехал я когда, на сле дующий день говорю брату - пойдем в магазин. А он мне выра зил такую мысль: магазина в их деревне нет, и в следующей нет, а есть только в Ожогином Волочке, а самогону нет.
Я спросил: как же вы тут живете? Он мне ответил, что собираются все мужики и идут в Ожогин Волочек весь день, а если там ничего нет, то идут до самой ночи дальше, вместе с мужиками из других деревень.
Тогда я говорю: ну, пошли. Пошли мы в Ожогин Волочек с заплечными мешками, какие тут специально у всех мужиков есть.
Больше писать нечего.
До свидания. Федор.
. .
Здравствуй, Федор.
А,... Иди в жопу.
. .
Здравствуй, дорогой Максим.
Я все удивляюсь многозначительному факту, что в нашей деревне нет магазина. От этого многие мужики на утро умирают или убивают сами себя. Потому что не могут идти далеко.
И на могиле написано: умер от похмелья.
Все это происходит на фоне того, что тут нет вытрезви теля. Поэтому на улице можно ходить, сколько хочешь.
Получил твое письмо. Пиши еще.
Больше писать не о чем.
Очень по тебе соскучился: трижды кланяюсь тебе в ноги до самой мать сырой земли.
До свидания. Федор.
. .
Здравствуй, Федор.
Не могу писать, похмелье ужасное. Вот поправился, по лучше.
. .
Здравствуй, дорогой Максим.
Все тут меня полюбили за то, что я городской. Многим мужикам я на память написал свое стихотворение "На смерть друга".
Если ты его не помнишь, я напоминаю: НА СМЕРТЬ ДРУГА Шла машина грузовая. Эх! Да задавила Николая.
Мужики тут все хорошие, добрые. Читал им твои письма, понравилось. "Ишь, говорят, конечно, оно похмелье... А поп равился, так и хорошо ему, Максиму-то!" Но мои письма, гово рят, складнее.
Я их тут так научил делать: не идти из Ожогина Волочка обратно домой, а прямо там все выпивать. Жжем там по ночам костры, я учу их дзен-буддизму, поем песни. А наутро - пожа луйста, магазин!
Больше писать не о чем.
Бью тебе челом прямо в ноги.
До свидания. Федор.
. .
Здравствуй, Федор!
Мне сейчас тяжело писать, Василий за меня пишет.
Здравствуй, Федор.
С интересом читал твои письма - и вспомнилось из Андрея Белого:
"Вчера завернул он в харчевню, Свой месячный пропил расчет; А ныне в родную деревню, Пространствами согнут идет..."
И дальше:
"Ждет холод да голод - ужотко! Тюрьма да сума впереди. Свирепая крепкая водка, Огнем разливайся в груди!"
Но Боже, сейчас-то положение хуже! И, оказывается, вез де!
Ведь вся страна - да что страна, нет никакой страны что весь народ начнет вот-вот вырождаться!
Пьяные слезы закапали все прямые стязи и вот-вот прев ратятся в болота.
"Приуготовьте пути Господу, сделайте их прямыми!" - как же! "Все в блевотине и всем тяжко, гуди во все колокола никто и головы не поднимет..." - писал классик.
Да не хуже ли? Все в блевотине и всем ХОРОШО, все в умилении и пьяной надежде, радужное искусственное небо раз весили над адом.
Ну ладно... До свидания. Василий.
. .
Здравствуй, дорогой Максим.
Получил твое письмо и Василия. Спасибо, Василий, пиши почаще.
Я живу хорошо. Сделали себе в лесу около Ожогина Волоч ка землянку. Некоторые мужики из Ожогина Волочка живут в этой землянке с нами хорошо и дружно.
Я написал стихотворение, которое они читают всяким жен щинам, когда женщины приходят к нашей землянке. Вот это сти хотворение: НЕЗНАКОМОЙ ЖЕНЩИНЕ
Отойди! Взад иди!
Есть второй вариант: НЕЗНАКОМОЙ ЖЕНЩИНЕ
Отойди! В зад иди!
Но второй вариант я никому из мужиков не говорил, а то неудобно.
Больше писать не о чем.
До свидания. Федор.
. .
Здравствуй, дорогой Максим.
Как ты напишешь, так и будет; сам давно не знаю, что делать. Вот все тебе расскажу, как было.
Приходим мы с мужиками утром в магазин, один мужик, Ни колай (хороший мужик, добрый), говорит: "Тетя Маша! Дай нам десять бутылочек косорыловки".
И вдруг продавщица говорит: "Хватит! Авчарася приходили председатель, говорит: сенокос начался. Не давай им больше ничего! И завозить больше ничего не будут, пока сенокос не кончится".
Николай говорит: "Сенокос - сенокосом, а косорыловку-то дай".
Она ему: "Хватит!"
Николай тогда так оформил свою мысль: "Так лучше бы те бе, стерва, председатель сказал: расстреляй их всех, а то сенокос начался!"
А она ему: "Уйди, Николай, креста на тебе нет!"
Тут все мужики стали меня подталкивать - скажи, мол, ты городской.
И только я собрался высказать ей свои соображения, она говорит: "А городского вашего видеть не могу! Он вас подбил, это вы через него в землянке жить стали!"
Максим! Максим! Мне стало так плохо и стыдно, я даже закрыл лицо руками, вышел из магазина и сел на крыльцо.
Тут все мужики тоже вышли и мы пошли по дороге, куда глаза глядят.
Напиши мне телеграмму, Максим.
Больше писать не о чем.
Трижды бью тебе челом в ноги.
До свидания. Федор.
. .
ФЕДОР, ХВАТИТ ТЕБЕ ТАМ ОКОЛАЧИВАТЬСЯ, ПРИЕЗЖАЙ ОБРАТНО! МАКСИМ.
. .
Здравствуй, дорогой Максим.
Я получил твою телеграмму, спасибо.
Знаешь, Максим, я подумал и вижу, что не могу же я взять всех мужиков с собой, потому что поселить всех в нашей комнате мы, наверное, не сможем, не поместимся (а может, как нибудь поместимся?); а вырыть в намем дворе землянку - там будет холодно зимой.
Поэтому я сейчас приехать еще не могу, я останусь и бу ду думать, что делать.
До свидания. Федор.
ДНЕВНИК ФЕДОРА
1 марта.
Сегодня у нас 1 марта. Решил кроме записных книжек вес ти еще и дневник. Вспрыснули это дело. 2 марта.
Ничего даже не помню, что было. А жалко, хотел все под робно записывать. 3 марта.
Сегодня захожу я в туалет, а там на стене написано: Здесь был Агапов. Я спрашиваю у Максима: Максим, а кто это Агапов у нас был? Максим мне говорит, что был у нас вчера в гостях Агапов, рассказывал про войну, а я все записывал и даже плакал. Тут я смотрю - действительно, у меня в записной книжке записано:
"Служил я в Германии, в части, что еще при немцах пост роена. Вот как-то раз дежурю в столовой; первая смена уже пообедала, мы для второй все ставим, посуду убираем. Вдруг прибегает немец один из хутора, что рядом с частью стоит. "Мне, говорит, нужен только командир части! Зовите мне ко мандира части!"
Ну, подумали, позвали ему командира части. И вот этот немец рассказывает, что у него на хуторе сохранился немецкий архив, а в архиве есть документ, в котором написано, что вот эта столовая заминирована и должна взорваться как раз сегод ня во время обеда. Ты представляешь? Вот эту самую столовую, где мы сейчас находимся, немцы заминировали двадцать лет на зад, и ведь специально, гады, рассчитали, чтобы во время обеда взорвалось!
Ну, командир части подумал - и велел всем выйти зи сто ловой. И только все мы вышли - как грохнет! От столовой - а ведь столовая здоровая, полкилометра - ничего не осталось, даже вот с эту пробку камешка не нашли. Только воронка мет ров сто.