В глазах неопытного Сильвера громадные волны, перехлестывавшие через палубу «Ястреба», казались страшными предвестниками неизбежного конца. Хотя валы и приближались к борту сравнительно медленно и спокойно, взору потрясенного Джона они представлялись возвышающимися выше шпиля Бристольского собора и хищно набрасывавшимися на беспомощное судно.
Ему казалось просто немыслимым, чтобы «Ястреб» смог вскарабкаться на огромные, как горные склоны, волны. И все же судно успевало добраться до вершины каждой из них, застывая на миг на самом гребне, и скользило в бездну, а затем вновь представало перед нависшей над ним новой столь же гигантской волной. По палубе гуляла вода, временами накрывая моряков с головой, и те хватались за что попало, чтобы не быть унесенными в море. Запертые в трюме в беспросветном мраке негры издавали вопли ужаса, когда болтающееся на волнах судно ложилось то на один борт, то на другой.
С невероятным трудом Сильвер добрался до юта, где увидел, как Ривьера, привязавшись к рулевому колесу, пытался удержать судно носом к волне. За ним, согнувшись, стояли Гаррисон и еще трое моряков; промокшие до костей, они с отчаянием глядели на ураган; косица потерявшего треуголку Гаррисона вытянулась, как фитиль, растрепалась, превратившись в несколько смешных вымпелов. Воспользовавшись мигом затишья между двумя волнами, Сильвер успел отрезать кусок троса и привязался к релингу по правому борту. Теперь он чувствовал себя увереннее, хотя несколько раз ощутил, как волна, захлестывая судно, отрывала его ноги от палубы. Все же он сознавал, что останется в безопасности до тех пор, пока держится на плаву «Ястреб», хотя судя по разбитому такелажу, по скрежету и треску рангоута, конец должен был наступить скоро. Судно, по-видимому, уже приняло в трюмы сотни галлонов воды, что также приближало его гибель, так как «Ястреб» стал неуклюжим и трудноуправляемым, что было гибельным при дьявольском ураганном ветре и нависающих волнах.
Сильвер решил, что погиб. Конец, которым он привязался к релингу, врезался в тело и натер грудь, а соленая вода, беспрестанно обливающая палубу от носа до кормы, причиняла стертым местам нестерпимую боль. Джон с болью вспомнил прошлое и проклял свою незадачливую судьбу; проклял мрачного своего отца, так и не привившего ему любовь к сапожному мастерству и честной жизни; проклял поспешность, с которой он стал контрабандистом; проклял несчастный свой арест после убийства двух таможенников; проклял невезение, загнавшее его под команду сумасшедшего Грирсона и никчемного надутого болвана Дженкинса; проклял дьявольское невезение, забросившее «Ястреб» точно в центр урагана.
Когда Сильвер наконец приготовился к неизбежной смерти, ветер начал резко стихать и стало прохладнее. Хотя разыгравшийся океан и продолжал еще бушевать, насылая на судно волны-гиганты, немногие уцелевшие паруса «Ястреба» и чудом сохранившийся руль позволяли маневрировать, держа нос против волны, чтобы избежать опасности перевернуться вверх килем.
Ночь пала на бушующие воды, а судьба «Ястреба» оставалась еще неясной. Только к рассвету измученные, валящиеся с ног от усталости моряки увидели, что есть надежда на спасение.
Солнце стояло уже высоко в небе, когда команда принялась приводить судно в порядок. Надлежало восстановить поврежденный такелаж, залатать порванные паруса, заменить переломанные реи. Кроме того, надо было подумать и о пострадавших. Хотя рабов во время шторма швыряло из одного конца трюма в другой, большинство отделалось только сильным испугом. Только некоторые стонали и вопили от боли в переломанных конечностях, от ушибов и ран.
Экипаж пострадал сильнее. Два моряка, привязавшись к передней мачте, там и нашли свой конец – напор волн был похож на сильные удары, которыми их головы и разбились о мачты. Еще некоторых унесло за борт. Среди них был и второй помощник Гаррисон, не успевший или не захотевший привязаться. Раненый Дженкинс предохранился от травм, забравшись в дальний угол капитанской каюты, где и пребывал, пока шторм не прекратился.
Пока «Ястреб» еле-еле полз к Барбадосу, Дженкинс начал приходить в себя, и мысли его постоянно вертелись вокруг того, как ответить за серию бурных событий, доведших судно до столь плачевного состояния. Надо было объяснить обстоятельства смещения и убийства Грирсона и Маркема. Надлежало дать объяснения по поводу бунта негров и утраты ценных рабов при его подавлении. Ураган принес еще убытки, не говоря о том, что буря погубила семерых моряков. Да, предстояло объяснить много событий, причем людям опытным и знающим, людям, которые не простят ни малейшей лжи, если сумеют поймать на ней Дженкинса. Тогда ему конец. А ведь невооруженным взглядом видно, что его командование бригом представляло собой яркий пример того, как надо управлять, чтобы провалить все дело и достичь финансового краха. Страдая от боли в переломанной челюсти и от израненного самолюбия, Дженкинс поклялся в душе, что каким-либо дерзким ходом сумеет обелить себя и избежать ответственности. Когда «Ястреб» дополз наконец до залива Карлайл, Дженкинс придумал блестящий, по его мнению, ход и принялся раскидывать сети.
9. ТРИБУНАЛ (АДМИРАЛТЕЙСКИЙ СУД)
– Итак, милорд, – заключил Дженкинс, и голос его от усилий казаться убедительным обратился в смешной фальцет, – я оказался бессилен предотвратить страшные события, которые только что описал суду. Заявляю, что был схвачен, связан и предан всеми, кроме небольшой части экипажа, оставшейся верной долгу, и стал невольным свидетелем измены и насилия, глубоко возмущающих всякую христианскую душу!
Вице-адмирал сэр Ричард Скарсбрук, председатель адмиралтейского суда Барбадоса, Наветренных и Подветренных островов перевел взгляд с потного Дженкинса на десятерых моряков на скамье подсудимых перед ним.
– Обвиняемые, – молвил он вежливо, но с ноткой укора в голосе, – можете ли вы что-либо ответить на эти обвинения, выдвинутые против вас первым помощником мистером Дженкинсом. Прошу говорить по одному и отвечать только одно: признаете себя виновными или нет. Секретарь суда, огласите имена обвиняемых.
По бокам краснолицего тучного Скарсбрука стояли другие члены суда. По правую руку замерли с торжественным выражением на лицах сэр Генри Уиллис, секретарь колонии Барбадос и мистер Генри Додсон, торговец из Бриджтауна, слева вытянулись капитан флота Его Величества Феллоуз и мистер Майкл Барнсли, представитель бристольского акционерного общества, владельца «Ястреба».
Вспотевший от удушливой жары, особенно нестерпимой в облицованном дубовыми панелями зале суда, облаченный в черную мантию до пят, секретарь суда поднялся на ноги. Торжественно откашлявшись, он развернул свиток с печатью адмиралтейства.
– Габриэль Пью?
– Не признаю себя виновным, – ответил тот и пробормотал вполголоса: – Чтоб вас черти взяли!
– Джованни Ривьера?
– Нет.
– Запишите: «Не признал себя виновным», – пояснил председатель суда невозмутимо.
– Джон Сильвер?
– Не признаю себя виновным, милорд.
– Джордж Томпсон?
Старик окинул взглядом багрового Скарсбрука. Пять недель в Бриджтаунской тюрьме превратили обветренное его лицо в бледную маску, но глаза на ней пылали отвращением и негодованием, отвращением к Дженкинсу, только что, положа руку на Библию, клявшемуся говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, а после этого, не моргнув глазом, обвинившему его, Томпсона, и других матросов в убийстве, бунте, попытке предаться морскому разбою и негодованием по поводу подлой ловушки, в которую все они так простодушно угодили.
– Джордж Томпсон, – повторил секретарь.