Первым раздался резкий и тонкий голос Флинта:
– Не отрицаю, что капитан Ингленд кое в чем прав, – сказал он, – но прав он, думается мне, не во всем. Уверен, что не пройдет много времени, как лондонское правительство набросится на испанцев и примется жестоко их карать за то, что эти идальговцы останавливают и обыскивают английских купцов на море. А вот тогда-то и наступит наше время на Карибском море – запишемся каперами и еще орать будем: «Да здравствует король Георг!» или как там еще! Одним словом, – его тонкие губы сурово сжались, – мне еще не надоело срубать испанские тыквы.
Билли Бонс заговорил сразу же после него.
– Все мы знаем, что такое Флинт, – сказал он грубо, – и пускай он сам охотится на испанцев. Я голосую за капитана Ингленда. Он прав, здесь становится опасно, горячо, а мне не улыбается быть поджаренным на медленном огне.
Многие из пиратов одобрительными возгласами встретили эти слова. Флинт, холодный и сдержанный, пожал плечами.
Предложение капитана Ингленда завладело воображением Сильвера. Малабарский берег с его баснословными богатствами, вольной жизнью и возможностью разбогатеть приманивал его, как далекая, загадочная и соблазнительная восточная сирена. Но надо было подумать и об Аннет, поскольку она оставалась в компании других пиратских жен в жалких лачугах Нью-Провиденса. Вопрос был в том, сможет ли она примириться с тем, что он покинет ее на два года, а может быть, и на больший срок. «К дьяволу, – подумал он, – она все простит, если я вернусь с мошной золота!» Тогда они могли бы покинуть Нью-Провиденс и поселиться в другом месте, может быть даже в Англии, и зажить там богато.
Он поднялся.
– Друзья, – начал он, – я за капитана Ингленда и скажу вам почему. Потому что дурень, как кричит кто-то из угла? Нет! Дело в том, что все, им сказанное, совершенно разумно, вот почему! Тут земля начинает гореть у нас под ногами, идальговцы зашевелились, а лорды адмиралтейства по глупости или скаредности не делают того, что надо бы сделать. Верьте мне, так и будет, а войны, обещанной Флинтом, мы еще десять лет не увидим. Поэтому я за Малабарский берег и не зваться мне Сильвером, если не привезу обратно усы самого Великого Могола в золоченом чехле.
Одобрительные возгласы и смех были ему ответом, и, довольный собой, Сильвер сел. После его речи капитан Ингленд предложил голосовать, и около сорока рук поднялись в его поддержку. Стало ясно, что Флинт проиграл. В скором времени он принялся искать сторонников плана регулярных набегов на берега Флориды.
Двумя днями позже капитан Ингленд собрал на «Кассандре» тех, кто его поддержал, для подписания договора и выборов офицеров. Подписи под текстом договора ставили по кругу, чтобы невозможно было установить, кто в каком порядке подписался, если попадешь в беду, нельзя будет установить предводителя. Сильвер был один из немногих, кто мог подписаться правильно,
– большинство пиратов приложили пальцы или с трудом нацарапали инициалы на захватанной грязными руками бумаге.
Когда с этим было покончено, капитан Ингленд обернулся к ним, предварительно ухватив из табакерки огромную понюшку табаку и шумно чихнув.
– А теперь слушайте, – сказал он. – Отплываем через четыре дня, как только загрузим провиант и проверим состояние «Кассандры». Договор уже всеми подписан, но для тех, кто неважно читает, объявляю самое важное: в этом плавании женщин на борт не берем; запрещается игра в карты и кости на деньги, также дуэли и выпивка после полуночи; добычу делит квартирмейстер; все споры разрешаются капитаном и его помощниками.
Капитан Ингленд продолжал и перечислил почти пятьдесят пунктов, так что Сильверу показалось, что нет особого различия, служить ли под сенью британского флага или под пиратским знаменем. Здесь надо отметить, что черное полотнище с нарисованными на нем черепом и скрещенными костями, столь обычное во времена Моргана и д'Олонне, почти никогда не реяло над палубами кораблей Ингленда, Флинта и иных наших, к прискорбию моему и всего просвещенного XVIII века, современников. На «Кассандре», к примеру, имелись флаги важнейших морских держав, поднимавшиеся на флагшток сообразно обстоятельствам, – один день пираты представлялись судном, идущим под красно-золотым имперским флагом Испании; на следующий день поднимали трехполосное красно-бело-синее знамя Голландской республики.
Сильвер заметил, насколько деловым человеком оказался Ингленд, при подготовке к отходу судна, что усилило его уважение к капитану. Со своей стороны, Ингленд высоко оценил Сильвера, как умелого моряка, а особенно его искусную работу с такелажем и умение ладить с людьми. Именно поэтому капитан предложил его в боцманы «Кассандры»; назначение Сильвера, как и остальных «лордов» (да простит мне читатель, но в дальнейшем изложении я буду, слегка уклоняясь от истины, именовать их офицерами – уж больно неподходящее и режущее слух каждому добропорядочному англичанину придумали для своих вожаков эти разбойники), решалось голосованием экипажа. Сильвера избрали почти без возражений, что его удивило и порадовало. Билли Бонс продолжал оставаться первым помощником и штурманом. Квартирмейстером избрали полного пожилого португальского капитана; Ингленд предполагал, что он будет очень полезен, если решат пойти в Гоп или в какую-либо из португальских факторий на западном берегу Индии. Джоб Андерсон стал главным оружейным мастером, а Том Морган – корабельным плотником. Одного из голландцев сделали старшим канониром, а рулевым поставили молодого тощего человека с прямыми черными волосами и настолько печальным и виноватым выражением лица, что все звали его просто Черным Псом.
Среди рядовых пиратов было несколько человек, которых Сильвер тайно приметил и держал под наблюдением, как возможных смутьянов: один из них – высокий желтоглазый Джордж Мерри (Весельчак), чье имя никак не соответствовало этому хмурому грубияну; другой – буйный и неуклюжий ирландец по имени О'Брайен, сосланный из Донегала на Барбадос в каторжные работы по приговору королевского суда за браконьерство.
Покончив с выборами офицеров «Кассандры», Сильвер быстро вернулся к Аннет. Устроились они в маленькой комнатушке сзади большого деревянного сарая, служившего складом для пиратов Нью-Провиденс.
На складе хозяйничала пятидесятилетняя толстуха Маргарет Бони. Муж ее ушел тринадцать лет назад в набег на северо-восточное побережье Бразилии и до сих пор не вернулся. Сейчас она жила здесь и спала между мешками с зерном и сушеными бобами. Связка ключей от склада всегда болталась на ее необъятной груди.
Сильвер отворил дверь своей комнаты. Прошел едва час после полудня, и внутри было так жарко и душно, что, казалось, воздух можно резать ножом. Маленькое продолговатое окно, забранное железной решеткой, было затянуто материей, прибитой к грубой деревянной раме. Солнечный свет проникал сквозь ткань, но для Сильвера, вошедшего с улицы, ярко освещенной солнцем, в комнате стояла тьма кромешная.
– Аннет, – тихо позвал он. Возможно, она спала на соломенном тюфяке в углу, служившем им брачным ложем.
Да, Аннет была там. Когда глаза Джона стали привыкать к сумраку, он увидел ее лежащей на тюфяке лицом вниз; длинные черные волосы ее в беспорядке раскинулись по плечам и спустились до земляного пола, а синее хлопчатобумажное платье порвалось над икрами.
В несколько шагов Сильвер пересек комнату, опустился на колени и ласково погладил блестящие черные волосы. Редко встретишь такую женщину, это уж точно. Рука его спустилась на нежную смуглую шею.
– Аннет, – повторил он громче, – Аннет, я отправляюсь за богатством. Проснись, милая, и слушай хорошие новости.