— О, — воскликнул он, и теперь в его словах слышалась тонкая многозначительная насмешка, — но теперь, покинув родной город, вы вряд ли продолжаете хранить эти обычаи милосердия, не так ли? Наверняка, ведь перестали соблюдать их.
— Тот, кто когда-либо жил в Йоме, — строго произнес Кросби, — никогда не забудет его зелёные холмы с абрикосовыми и миндальными деревьями, прохладными источниками, сбегающими со снежных гор и бурлящими под деревянными мостиками; и всякий, кто помнит обо всём этом и дорожит своими воспоминаниями, никогда не нарушит ни один из его неписаных законов и обычаев. Их исполнение для меня столь же обязательно сейчас, как и в те времена, когда я жил в благословенной земле своей юности.
— В таком случае, если бы я попросил у вас о небольшом одолжении, — льстиво начал седобородый, придвигаясь поближе к Кросби и торопливо прикидывая в уме, какую сумму можно было бы выклянчить, — если бы я попросил вас ссудить мне…
— В любое другое время я непременно помог бы вам, — не дал закончить ему Кросби. — Однако в январе и феврале наш закон запрещает принимать или делать подарки. Более того, нельзя даже говорить о них, — это может принести несчастье. Поэтому нам лучше оставить эту тему.
— Но ведь сейчас только декабрь! — почти взмолился незнакомец, увидев, что Кросби встает с лавки. — До конца месяца ещё целых восемь дней!
— Афганский январь начался вчера, — с оттенком назидания ответил Кросби своему собеседнику, с недоумением взиравшему на него с лавки.
— Я не верю ни единому его слову, — вне себя от ярости пробормотал седобородый, сердито глядя вслед быстро удаляющемуся Кросби. — Всё это наглая ложь, от начала до конца. Мне следовало прямо сказать ему об этом. Назвать себя афганцем!
Ругательства, которые он извергал в течение следующего получаса, только подтверждали старую пословицу, что два собрата по профессии никогда не могут прийти к согласию.
ЗАТИШЬЕ
— Я предложила Лэтимеру Спрингфилду провести у нас воскресенье и остаться переночевать, — объявила миссис Дьюрмот, сидя за столиком для завтрака.
— Я думал, что сейчас он мучается в предвыборной агонии, — заметил её супруг.
— Именно так. Выборы пройдут в среду, и к тому времени бедняга умотается до состояния бледной немочи. Только подумай, каково проводить избирательную кампанию под этим жутким проливным дождём, колесить по раскисшим сельским дорогам и выступать перед безразличной ко всему публикой в школьных классах, где гуляют сквозняки; и так день за днём в течение двух недель. Утром он покажется где-нибудь на воскресной службе в церкви, а потом сразу же приедет к нам и полностью отдохнёт от всего, имеющего отношение к политике. Я велела убрать с лестницы картину, на которой Кромвель распускает «Долгий парламент», а из курительной комнаты — портрет Лэдас лорда Роузбери[81].А ты, Вера, — добавила миссис Дьюрмот, поворачиваясь к своей шестнадцатилетней племяннице, — будь аккуратна, выбирая цвет ленты для волос. Не должно быть ни голубого, ни жёлтого — это цвета партий-соперников, а изумрудно-зелёный и оранжевый также не годятся из-за грядущих проблем с гомрулем[82].
— На мероприятиях государственной важности я всегда ношу чёрную ленту в волосах, — сказала Вера с уничтожающим достоинством.
Лэтимер Спрингфилд был весьма бесцветным, старящимся молодым человеком. Он ушёл в политику примерно в том же настроении, в каком иные облекаются в полутраур. Не будучи энтузиастом, он был упорным работником, и миссис Дьюрмот не сильно погрешала против истины, утверждая, что ему приходится напряженно трудиться на этих выборах.Спасительное затишье, о котором она пеклась, было определённо нелишним для её гостя, которого, однако, нервное напряжение гонки держало хваткой слишком сильной, чтобы напрочь отрешиться от неё.
— Я знаю, он до полуночи просидит, отшлифовывая фразы для своей заключительной речи, — с досадой проговорила миссис Дьюрмот, — и хотя весь день и вечером нам удавалось обходить политические темы, больше этого нам сделать не под силу.
— Ну, это мы ещё посмотрим, — сказала Вера, — сказала, впрочем, про себя.
Едва закрыв дверь спальной, Лэтимер с головой ушёл в кипы записей и памфлетов, с помощью ручки и блокнота располагая в нужном ему порядке полезные факты и пристойный вымысел. Он просидел за работой, наверное, минут тридцать пять, но когда в доме, всё, казалось, погрузилось в здоровый деревенский сон, в коридоре послышался приглушённый визг и шум борьбы, а затем к нему в дверь громко постучали. И прежде, чем он успел ответить, обременённая неудобной ношей Вера ввалилась в комнату с вопросом: «Скажите, могу я оставить здесь вот этих?»
Под «вот этими» она имела в виду маленькую чёрную свинью и крепкого чёрно-красного бойцового петуха.
Лэтимер умеренно любил животных; особенно его интересовало экономически выгодное разведение мелкого домашнего скота, и в одном из памфлетов, в которые он сейчас погрузился, горячо пропагандировалось дальнейшее развитие свиноводства и птицеводства в сельских районах. Но его вполне можно простить за нежелание разделить даже весьма просторную спальню с образцами продукции вышеуказанных отраслей сельского хозяйства.
— Возможно, им будет лучше где-нибудь на улице? — спросил он, тактично облекая свои собственные пожелания в форму заботы о благе других.
— Нет больше улицы, — веско сказала Вера. — Нет ничего, кроме пространства темных бушующих вод. Водохранилище в Бринкли прорвало.
— Я не знал, что в Бринкли есть водохранилище, — сказал Лэтимер.
— Теперь его уже нет; оно благополучно растеклось по всей местности, и поскольку наш дом стоит в низине, мы оказались в самом центре внутреннего моря. К тому же и река вышла из берегов.
— Боже милосердный! А жертвы есть?
— Огромное количество, скажу вам. Вторая горничная уже опознала в трёх телах, проплывших мимо окна бильярдной, жениха, с которым она была помолвлена. Одно из двух: либо она помолвлена слишком со многими из местных жителей, либо относится к процессу опознания чересчур легкомысленно. Впрочем, это могло быть одно и то же тело, подхваченное водоворотом; такое мне как-то не пришло в голову.
— Тогда нам надо принять участие в спасательных работах на улице, — сказал Лэтимер, которому инстинкт кандидата в парламентарии подсказал, как попасть в центр внимания местной общественности.
— Мы не можем, — решительно проговорила Вера. — У нас нет лодок, а бурлящие потоки воды отрезали нас от окружающего мира. Моя тётушка очень надеется, что вы не станете покидать свою комнату и не добавите сумятицы к происходящему. Она также считает, что было бы исключительно любезно с вашей стороны взять к себе на ночь бойцового петуха по кличке Хартлпульское Чудо. Знаете, у нас есть ещё восемь бойцовых петухов, и если они собираются вместе, то начинают драться, как сумасшедшие. Поэтому мы поместили по одному в каждую спальню — птичники ведь затопило. А потом я подумала, что вы, может быть, согласитесь взять этого маленького поросёнка. Хоть и нрав у него несносный, но он такой милый. Он унаследовал характер от своей мамочки — не подумайте, что мне нравится говорить такое о бедняжке-утопленнице, которая лежит сейчас в своем свинарнике. Всё, что ему нужно — это твёрдая мужская рука, чтобы держать его в должных рамках. Я бы попробовала справиться с ним сама, но у меня в комнате — мой чау-чау, а он, знаете, проходу не дает свиньям…
ЭЛЬФ КЛЕВЕРА
Том Йоркфилд всегда несколько недолюбливал своего сводного брата, Лоренса, но с годами это отношение превратилось у него в терпеливо-снисходительное чувство безразличия. Впрочем, у него не было каких-либо особых причин не любить его; для Тома он всегда оставался одним из тех родственников, с которыми у него не было ни общих интересов, ни вкусов, однако не имелось причин и ссориться. Лоренс ещё в юном возрасте покинул ферму и существовал на небольшое наследство, оставленное ему матерью; своей профессией он выбрал живопись и, судя по слухам, сумел преуспеть в этом занятии настолько, чтобы его душа не разлучалась с телом. Он специализировался на изображении животных, и ему везло с покупателями. Сравнивая себя со своим сводным братом, Том всегда испытывал приятное чувство превосходства, — он был фермером, а Лоренс оставался всего лишь рисовальщиком и никем болеё, хотя, при желании, его можно было уважительно величать анималистом; и пусть ферму Хелсери никак нельзя было отнести к числу крупных, она вот уже несколько поколений находилась в семейном владении, и выращиваемый на ней скот пользовался определенной репутацией. С имевшимся у него небольшим капиталом Том делал всё, что мог, для повышения породистости своего небольшого стада, и его усилия, наконец-то, увенчались успехом: ему удалось вывести такого быка, — он назвал животное Эльф Клевера, — равного которому не было ни на одной соседней ферме. Вряд ли он произвел бы сенсацию на представительной выставке рогатого скота, однако можно было не сомневаться, что любой фермер пожелал бы иметь у себя такое могучеё, красивое и здоровое молодое животное. Об Эльфе Клевера много говорили в базарные дни в Кингз-Хэде, и Йоркфилд клялся, что не расстанется с ним и за сотню фунтов; впрочем, сотня фунтов — большие деньги для скромного фермерского хозяйства и потому любая сумма свыше восьмидесяти фунтов, скореё всего, устроила бы его.
81
Лэдас— лошадь лорда Роузбери, премьер-министра Англии (1894-95 гг.), выигравшая скачки в Эпсоне в 1894 г.