Кловис нахмурился.
— Едва ли благоразумно приспосабливаться к тем, кто одержим подобными идеями. Невозможно предвидеть, на что способны такие люди, если им потакать.
— Вы хотите сказать, что он может быть опасен? — с некоторым беспокойством спросила Джейн.
— Невозможно предугадать, чем может обернуться для гостя та или иная его фантазия. Именно это и тревожит меня сейчас.
— Вы хотите сказать, что одного из присутствующих в доме он принял за кого-то другого? — воскликнула Джейн. — Как интересно! И кого же?
— Вас, — лаконично ответил Кловис.
— Меня?
Кловис кивнул.
— Но что же он мог подумать обо мне?
— То, что вы — королева Анна, — услышала Джейн неожиданный ответ.
— Королева Анна? Что за чушь! И чем может быть опасна столь бесцветная личность?
— Вспомните, что обычно говорят о королеве Анне, — с неожиданной суровостью проговорил Кловис.
— Единственное, что мне приходит в голову, — сказала Джейн, — так это поговорка: «Королева Анна мертва».
— Вот именно, — протянул Кловис, разглядывая бокал с «Эллой Уилер Уилкокс», — мертва.
— Вы хотите сказать, что он принял меня за призрак королевы Анны? — спросила Джейн.
— Призрак? О, нет. Может ли призрак являться на завтрак и с завидным аппетитом поглощать почки, гренки и мед? Именно ваш здоровый и цветущий вид раздражает и озадачивает его. Всю свою жизнь он считал, что королева Анна олицетворяет всё, что умерло или давно отошло в прошлое, короче говоря, «мертво, как королева Анна», как вам известно. Наполняя ваш бокал за ленчем и обедом, слушая ваши рассказы о том, как весело вы провели время на скачках в Дублине, он, естественно, чувствует, что с вами что-то не так.
— Но я не заметила, чтобы его неприязнь, — если он её испытывает по отношению ко мне, — когда-либо проявлялась открыто, — встревоженно проговорила Джейн.
— До сегодняшнего ленча и у меня не было особенных поводов для беспокойства, — сказал Кловис. — Но когда мы сидели за столом, я поймал его угрожающий взгляд, брошенный на вас, и услышал, как он процедил сквозь зубы: «Давно уже должна быть мертва; кто-то обязан восстановить справедливость». Собственно говоря, поэтому я и счёл необходимым рассказать вам обо всём.
— Но это просто ужасно, — сказала Джейн. — Надо немедленно предупредить вашу матушку.
— О, нет, она ничего не должна знать, — горячо запротестовал Кловис. — Известие её страшно расстроит. Она привыкла во всем полагаться на Стэриджа.
— Но ведь он может в любую минуту убить меня, — возразила Джейн.
— Отнюдь не в любую, — до конца дня сегодня он будет занят чисткой столового серебра.
— Что ж, это означает, что мне придётся всё время быть начеку, чтобы он не смог осуществить свой преступный замысел, — задумчиво произнесла Джейн и тут же добавилас оттенком упрямства в голосе: — Ужасно, когда рядом с тобой находится безумный дворецкий, который угрожает тебе, словно меч не-помню-уж-там-кого, однако для меня это не повод, чтобы уехать.
Кловис яростно выругался про себя, — попытка совершить чудо обернулась, очевидно, полным провалом. Но на другое утро, когда он, после позднего завтрака, удалял пятна ржавчины со старой сабли, висевшей в холле, ему в голову пришла блестящая идея.
— Где мисс Мартлет? — поинтересовался он у дворецкого, проходившего в ту минуту через холл.
— Пишет письма в утренней гостиной, сэр, — ответил Стэридж, подтвердив то, о чём Кловису уже было известно.
— Она выражала желание скопировать надпись на этой старой сабле с рукояткой в оплётке, — сказал Кловис, указывая на оружие почтенного возраста, висевшее на стене. — Отнесите саблю мисс Мартлет, — у меня руки в масле. Я думаю, что лучше заранее вынуть её из ножен, чтобы не ставить мисс Мартлет в неловкое положение.
Стэридж обнажил клинок, острый и грозно сверкающий, — за ним хорошо ухаживали — и, держа его в руке, направился в утреннюю гостиную. Впоследствии дворецкий рассказывал, что Джейн настолько стремительно выскочила из гостиной в дверь, находившуюся рядом с письменным столом и ведущую на заднюю лестницу, что у него возникли сомнения, успела ли она увидеть его? Ещё через полчаса Кловис отвез Джейн Мартлет и её поспешно собранные вещи на станцию.
— Матушка будет очень расстроена, когда вернётся с верховой прогулки и узнает, что вы уехали, — сказал он своей гостье. — Но я постараюсь придумать какое-нибудь правдоподобное объяснение, скажу, например, что вы получили телеграмму, и вам пришлось срочно отбыть. Не стоит попусту расстраивать её из-за Стэриджа.
Джейн только фыркнула в ответ на эти слова — нежелание Кловиса «попусту расстраивать» кого-либо показалось ей в данном случае совершенно неуместным.
В тот же день пришло письмо от Доры, в котором она сообщала, что обстоятельства вынуждают её отложить свой визит. И хотя это сводило на нет все усилия Кловиса по сотворению «чуда», он, во всяком случае, оказался единственным, кому удалось заставить Джейн Мартлет изменить расписание своих странствований.
РАССУЖДЕНИЯ МОУНГ КА
Моунг Ка, сеятель риса и философских истин, сидел на помосте, пристроенном к его хижине из тростника; хижина стояла на берегу быстрой Иравади.[88]С двух сторон к ней примыкала ярко-зеленая трясина, простиравшаяся до самых непроходимых джунглей. Ярко-зеленое болото, которое при ближайшем рассмотрении оказывалось рисовым полем, служило местом обитания выпи, болотной цапли и стройной белой цапли; приняв позу недремлющих добросовестных охотников за рептилиями, птицы приэтом никогда не забывали, что они не только несомненно полезны, но и безусловно декоративны. На фоне зарослей высокого тростника синевато-серыми пятнами выступали буйволы, которые паслись близ берега реки – словно сливы рассыпались в высокой траве; в ветвях индийского финика, заслонявших от солнца хижину Моунг Ка, без устали галдели хриплоголосые встревоженные вороны; их было видимо-невидимо, и они снова и снова повторяли то, что им на роду предписано было повторять каждый день.
Моунг Ка курил свою коричнево-зеленую сигару, без которой портрет бирманца, будь то мужчина, женщина или ребенок, не будет полон. Время от времени он посвящал двух своих слушателей в то, что происходило в мире. Пароход, трижды в неделю поднимавшийся по реке из Мандалея, доставлял Моунг Ка газету, в которой мировые события передавались в виде телеграфных сообщений и комментировались в кратком изложении. Моунг Ка прочитывал газеты и сохранял их, чтобы почитать их затем по случаю друзьям и соседям, с прибавлением собственных философских рассуждений; он почитался в округе как политический мыслитель; в Бирме можно быть политиком, оставаясь при этом философом.
Его приятель Моунг Тва, торговец тиковым деревом, только что вернулся из далекой поездки в Бамо, куда он спускался вниз по реке; там он провел несколько недель в необременительных для его достоинства, неторопливых спорах с китайскими торговцами; по возвращении, прихватив с собою коробочку с бетелем[89]и толстую сигару, он первым делом, естественно, направил стопы к помосту, примыкавшему к тростниковой хижине Моунг Ка, укрывшейся под индийским фиником. Моложавый Моунг Шугалай, учившийся когда-то в школах для иностранцев в Мандалее и знавший много английских слов, также был членом группы, которая внимала рассказу Моунг Ка о самочувствии планеты и при этом не обращала внимания на карканье ворон.
Для начала обсудили положение дел на рынке леса и риса, а также несколько вопросов местного значения, а потом перешли к более широким и далеким проблемам.
– Что-нибудь интересное происходило вдали отсюда? – спросил Моунг Тва у читателя газет.
Под словами «вдали отсюда» подразумевалась вся та огромная часть поверхности земли, которая лежала за пределами деревни.
– Много всякого, – раздумчиво произнес Моунг Ка, – но в основном две вещи представляют значительный интерес, хотя они и отличны друг от друга. В обоих случаях, впрочем, речь идет о действиях правительств.