В следующую минуту нащупывания почвы со стороны любезно настроенного джентльмена были встречены Кловисом с тем молчаливо-высокомерным видом, который выражал отсутствие какого бы то ни было предшествующего знакомства с обозреваемым объектом – словно Кортес «застыл на пике Дариена».[15]
– Мне кажется, с усами вы меня не узнаете, – сказал пришелец. – Я их только два месяца отращиваю.
– Напротив, – сказал Кловис, – усы – единственное, что мне кажется в вас знакомым. Мне тотчас показалось, что где-то я их уже видел.
– Меня зовут Таррингтон, – продолжал кандидат на узнавание.
– Весьма небесполезное имя, – сказал Кловис – С таким именем вас вряд ли можно упрекнуть в том, что вы ничего особенно героического или замечательного не совершили, не так ли? И все же, доведись вам вот сейчас, ввиду чрезвычайного положения, возглавить кавалерию, слова «кавалерия Таррингтона» прозвучали бы вполне убедительно и вызвали бы кое у кого волнение, а между тем, звали бы вас, скажем, Спупин, об этом бы и речи не могло быть. Ни один человек, даже ввиду чрезвычайного положения, ни за что не вступит в кавалерию Спупина.
Пришелец слабо улыбнулся, как это делает человек, которого не собьешь с толку болтливостью, и снова заговорил с терпеливой настойчивостью:
– Мне кажется, вы должны помнить мое имя…
– Я его запомню, – произнес Кловис с необыкновенной искренностью. – Только сегодня утром моя тетушка спросила меня, как бы я назвал четырех совят, которых ей прислали в подарок. Я их всех назову Таррингтонами. Если кто-то из них умрет, или улетит, или каким-то иным образом покинет нас, как это умеют делать домашние совы, все равно останутся одна-две, которые всегда будут носить ваше имя. Да и тетушка не даст мне забыть его. Она то и дело будет спрашивать: «Таррингтоны уже поели мышей?» – ну, и еще что-нибудь этакое. Она утверждает, что если уж держишь в неволе диких зверей, то изволь давать им то, чего они требуют, и, конечно же, в этом она права.
– Я однажды встречал вас в доме вашей тетушки за обедом… – вставил Таррингтон, побледнев, но не утратив решимости.
– Моя тетушка никогда не обедает, – сказал Кловис. – Она состоит членом Национальной Лиги Нелюбителей Обеда, которая незаметно и ненавязчиво делает свое доброе дело. Членство в ней, которое обходится в полкроны в квартал, обязывает вас лишить себя девяноста двух обедов.
– Это что-то новенькое! – воскликнул Таррингтон.
– Это все та же тетушка, что и всегда у меня была, – холодно произнес Кловис.
– Я совершенно отчетливо помню, что встречал вас за обедом, который устраивала ваша тетушка, – настаивал Таррингтон, начавший покрываться розовыми пятнышками нездорового цвета.
– А что было на обед? – спросил Кловис.
– Ну, этого я не помню…
– Как это мило, что вы помните мою тетушку и уже не помните названия блюд, которые ели. У меня память совершенно другого свойства. Я долго помню меню после того, как уже забыл имя хозяйки, которая при нем была. Помню, когда мне было семь лет, какая-то герцогиня угостила меня на пикнике персиком. О ней самой я ничего не могу вспомнить, разве что думаю, что мы были едва знакомы, ибо она называла меня «милый мальчик», но меня поныне не покидают воспоминания об этом персике. Это был один из тех роскошных персиков, которые, так сказать, застают вас врасплох, и вы уже ничего вокруг не замечаете. Этот прекрасный неиспорченный плод был выращен в оранжерее, и однако ему вполне удалось выглядеть так, будто его вынули из компота. Можно было и надкусить его, и одновременно высасывать из него влагу. Для меня всегда было что-то чудное и таинственное в мысли о том, как этот хрупкий бархатный округлый фрукт медленно вызревает и наливается теплом до совершенства в продолжение долгих летних дней и благоухающих ночей, а потом вдруг вторгается в мою жизнь в наивысший момент своего существования. Никогда не забуду его, даже если бы захотел. А когда я поглотил все,что было пригодно в употребление, оставалась косточка, которую какой-нибудь другой беззаботный, неразумный ребенок непременно бы выбросил. Я же положил ее за шиворот одному юному другу, на котором был матросский костюмчик с большим вырезом. Я сказал ему, что это скорпион, и, судя по тому, как он извивался и кричал, он явно поверил мне, хотя как только глупому мальчишке могло прийти в голову, что на пикнике можно раздобыть живого скорпиона, не понимаю. И все же счастливое воспоминание об этом персике никогда не покидает меня…
Побежденный Таррингтон к тому времени отступил за пределы слышимости, утешая себя тем, что пикник, на котором присутствует Кловис, вряд ли явится приятным времяпрепровождением.
«Займусь-ка я парламентской деятельностью, – подумал про себя Кловис, с сознанием исполненного долга направляясь к тетушке. – Как мастер затягивать прения, дабы отсрочить голосование за какой-нибудь неподходящий законопроект, я буду незаменим».
ГОНЧИЕ СУДЬБЫ
Хмурым осенним вечером Мартин Стоунер уныло брёл по грязным, разбитыми колёсами повозок, тропинкам. Гончие судьбы с безжалостной настойчивостью преследовали Мартина Стоуна, и сейчас у него едва ли хватило бы сил задуматься, почему он продолжал неуклонно двигаться вперёд. Не имея друга, к кому можно было бы обратиться с просьбой о помощи, он брёл с жалкими полпенни в кармане не зная, будет ли у него ночлег и завтрак, и словно не замечая капающих на него с деревьев капель воды. Ещё одно обстоятельство не давало ему покоя, — он чувствовал, что страшно голоден. Наконец он остановился у открытых ворот, ведущих в просторный, показавшийся ему заброшенным сад. Стоунер подумал, что тут, возможно, удастся ненадолго укрыться от непогоды и на последнюю оставшуюся у него монету купить стакан молока. Медленно, словно нехотя, он поплёлся по узкой, выстланной плитняком тропинке к боковой двери дома. Но прежде чем он успел постучать, дверь открылась и согбенный, сморщенный старик посторонился в дверном проёме, словно приглашая его войти.
— Можно мне укрыться от дождя? — начал было Стоунер, но старик перебил его:
— Входите, господин Том. Я знал, что однажды вы вернетесь.
Стоунер неуверенно шагнул через порог и недоуменно уставился на незнакомца.
— Посидите, пока я принесу вам ужин, — услужливо проговорил старик, и его голос слегка дрогнул. Ноги Стоунера, словно сами собой подкосились, и он инертной массой рухнул в придвинутое ему кресло. Уже через минуту он с жадностью поглощал поданные ему холодное мясо, сыр и хлеб.
— За четыре года вы почти не изменились, — продолжал старик, и Стоунеру показалось, что все эти события происходят во сне, и, следовательно, не имеют большого значения, — но у нас произошло немало перемен, сами увидите. После того, как вы уехали, здесь остались только я да ваша тетушка. Я схожу к ней и сообщу о вас; конечно, она не захочет видеться с вами, но и не прогонит, будьте уверены.
Старик поставил на столе перед Стоунером кружку пива и заковылял по длинному коридору. Снаружи моросящий дождь перешёл в яростный ливень, настойчиво барабанивший в окна и дверь. Покончив с едой и пивом, он оцепенело замер в кресле, ожидая возвращения своего странного хозяина. Наконец звуки шагов в коридоре возвестили о возвращении старого слуги.
— Как я и говорил, хозяйка не хочет вас видеть, господин Том, но она сказала, что вы можете остаться. Это правильно, ведь вы — её наследник, и когда-нибудь эта ферма перейдёт к вам. Я разжёг огонь в вашей комнате, и велел горничной постелить для вас свежее бельё. Там всё осталось, как было.
Не произнеся ни слова, Мартин Стоунер тяжело встал с кресла и последовал за своим благодетелем сначала по коридору, потом по короткой скрипучей лестнице наверх, затем опять по коридору и, наконец, очутился в большой комнате, освещённой весело пылавшим огнём в камине. То, немногое, что имелось здесь из мебели было непритязательным, старомодным и по-своему добротным, а простоту обстановки скрашивали только чучело белки в клетке да настенный календарь четырёхлетней давности. Но Стоунер, от усталости еле державшийся на ногах, сейчас не видел перед собой ничего, кроме желанной постели и с наслаждением рухнул на неё, даже не раздевшись до конца. Гончие судьбы, казалось, ненадолго отстали.
15
Цитата из стихотворения Дж. Китса «Впервые прочитав Гомера в переводе Чапмена»: «Как Кортес, взор вперивший в окоем, / Где океан шумел – недоуменно, / Соратники шушукались о нем, / А он застыл на пике Дариена» (пер. А. Ларина). Эрнан Кортес (1485–1547), испанский конкистадор, завоеватель Мексики.