– И это после всех моих усилий удерживать тебя по вечерам дома, – всхлипывала миссис Хизант. – Бесполезно пытаться что-то скрыть от меня – письмо Клотильды говорит обо всем.
– Оно говорит о том, кто она такая? – спросил Берти. – Я так много слышал о ней, что хотел бы хоть что-то узнать про нее. Я серьезно говорю – если ты будешь продолжать в том же духе, я вызову врача. Мне все время читают морали неизвестно из-за чего, но о гареме разговора еще не было.
– А эти письма тоже воображаемые? – вскричала миссис Хизант. – Что ты скажешь насчет драгоценностей, Дагмар и предполагаемого самоубийства?
Из-за дверей спальни не последовало ответа на эти сложные вопросы, но вечерняя почта принесла еще одно письмо для Берти, и его содержание раскрыло миссис Хизант глаза на то, о чем уже догадывался ее сын.
«Дорогой Берти, – говорилось нем, – надеюсь, я не задурил тебе голову липовыми письмами, которые посылал от имени вымышленной Клотильды. На днях ты мне говорил, что слуги или кто-то еще в твоем доме заглядывают в твои письма, поэтому решил – а не дать ли тому, кто станет вскрывать их, почитать что-нибудь увлекательное? Это может шокировать, зато польза будет.
Твой Кловис Сангрейл».
Миссис Хизант была немного знакома с Кловисом и несколько побаивалась его. Прочитать то, что было написано между строк удавшегося ему розыгрыша, было нетрудно. Присмирев, она снова постучала в дверь комнаты Берти.
– Тебе письмо от мистера Сангрейла. Все это было глупым розыгрышем. Это он написал те письма. Но куда же ты?
Берти стоял у открытой двери. Он был в пальто и в шляпе.
– Иду за врачом, пусть посмотрит, не случилось ли с тобой чего. Конечно же, это был розыгрыш, но ни один человек в здравом уме не поверил бы во всю эту чепуху насчет убийства, самоубийства и драгоценностей. За последние пару часов ты столько шуму наделала, что удивительно, как только дом не рухнул.
– Но что мне было думать по поводу этих писем? – жалобно простонала миссис Хизант.
– Я бы сказал тебе, что о них думать, – произнес Берти. – Если ты предпочитаешь будоражить себя из-за чужих писем, то винить за это ты должна только себя. Как бы тамни было, я иду за врачом.
Для Берти это был великий шанс, и он знал об этом. Его мать понимала, что будет выглядеть довольно смешно, если история получит огласку. Она готова была дать взятку за молчание.
– Я больше никогда не буду вскрывать твои письма, – пообещала она.
А у Кловиса теперь нет более преданного слуги, чем Берти Хизант.
СЕМЬ КУВШИНЧИКОВ ДЛЯ СЛИВОК
– Полагаю, теперь, после того как Уилфрид Пиджинкоут унаследовал титул баронета и кучу денег, у себя мы его уже не увидим, – с сожалением заметила мужу миссис Питер Пиджинкоут.
– Да, вряд ли стоит его ждать, – отвечал тот, – притом что мы всегда находили причины, чтобы не приглашать его, когда он подавал надежды, но был никем. Думаю, последний раз я видел его двенадцатилетним мальчиком.
– А ведь была и еще причина, чтобы не поддерживать с ним знакомство, – сказала миссис Питер. – С этой его печально известной слабостью он был не тем человеком, которого хочется приглашать к себе в дом.
– Наверное, эта слабость никуда не делась, – сказал ее муж. – Или ты считаешь, что высокое положение влечет за собой перемену характера?
– О, разумеется, его порок по-прежнему с ним, – согласилась жена, – но все-таки хотелось бы познакомиться с будущим главой семейства, хотя бы из простого любопытства. И кроме того, если говорить серьезно, то, что он стал богатым, заставит людей иначе смотреть на его слабость. Если человек очень состоятелен, а не просто с деньгами, всякое подозрение на тот счет, что им движут низкие мотивы, естественным образом исчезает. Его слабость становится малозаметным изъяном.
Уилфрид Пиджинкоут неожиданно стал наследником своего дяди, сэра Уилфрида Пиджинкоута, после смерти племянника, майора Уилфрида Пиджинкоута, умершего в результате несчастного случая, который произошел во время игры в поло. (Некто Уилфрид Пиджинкоут покрыл себя славой в ходе кампаний Марлборо, и с того времени имя Уилфрид сделалось в семье крестинной слабостью.) С новым наследником титула и состояния, молодым человеком лет двадцати пяти, широкий круг родственников был знаком скорее заочно, чем лично. А репутацией он пользовался нехорошей. Все прочие Уилфриды в семье, а их было множество, отличались один от другого главным образом тем, что к их имени добавлялось название их поместий или рода занятий, как, например, Уилфрид из Хабблдауна или молодой Уилфрид Канонир. Этот же наследник был известен под позорной и выразительной кличкой Уилфрид Воришка. Со времени последних лет обучения в школе и в последующие годы им настойчиво владела клептомания в острой форме. У него был неуемный инстинкт собирателя без присущей таковому разборчивости. Все, что по размерам было меньше буфета и умещалось в кармане, а также превышало по стоимости сумму в девять пенсов, обладало для него неодолимой притягательностью, с одним непременным условием – предмет должен был кому-то принадлежать. В тех редких случаях, когда его включали в списки людей, приглашенных погостить в загородном доме, хозяин или кто-то из членов его семейства почти обязательно дружески осматривал его багаж накануне отъезда, дабы убедиться, не уложил ли он в него «по ошибке» чью-нибудь собственность. Осмотр обычно давал большой и разнообразный улов.
– Забавно, – спустя полчаса после разговора сказал Питер Пиджинкоут своей жене. – Пришла телеграмма от Уилфрида, в которой сообщается, что он скоро будет проезжать мимо нас в своем автомобиле и хотел бы остановиться и засвидетельствовать нам свое почтение. Мог бы остаться на ночь, если нас это не обременит. Подпись – «Уилфрид Пиджинкоут». Должно быть, это Воришка, ни у кого другого автомобиля нет. Я полагаю, он везет нам подарок к серебряной свадьбе.
– Боже правый! – воскликнула миссис Питер, пораженная пришедшей ей в голову мыслью. – Довольно неудачное время, чтобы приглашать в дом человека с такой слабостью. В гостиной выставлены подарки к нашей серебряной свадьбе, другие продолжают приходить почтой. Я даже не знаю, что у нас уже есть и что еще должно прийти. Не можем же мы все запереть в шкафу. Наверняка он захочет посмотреть на подарки.
– Нужен глаз да глаз, вот и все, – ободряюще произнес Питер.
– Эти бывалые клептоманы такие изворотливые, – предчувствуя недоброе, сказала его жена. – К тому же будет неловко, если он поймет, что мы наблюдаем за ним.
Неловкость и вправду царила в тот вечер, когда в доме принимали проезжего путешественника. Разговор нервно и торопливо перескакивал с одной безликой темы на другую. Вид у гостя, вопреки ожиданиям родственников, был не вороватый и не извиняющийся. Он был вежлив, держался уверенно, хотя его, пожалуй, немного заносило. Хозяева, напротив, чувствовали себя неловко, что должно было служить признаком того, что они предчувствуют неладное. После обеда, в гостиной, нервозности и неловкости поприбавилось.
– Ах да, мы ведь забыли показать вам подарки, которые нам подарили на нашу серебряную свадьбу, – неожиданно произнесла миссис Питер, словно ей пришла в голову блестящая мысль, как развлечь гостя. – Вот они, все здесь. Некоторые, конечно, повторяют друг друга.
– Например, семь кувшинчиков для сливок, – вставил Питер.
– Да-да, ну не обидно ли? – продолжала миссис Питер. – Целых семь. Придется нам сидеть на одних сливках до конца жизни. Некоторые из них, впрочем, можно на что-нибудь обменять.
Уилфрид занялся осмотром главным образом тех подарков, которые показались ему интереснее других. Он подносил вещицы поближе к лампе, чтобы получше разглядеть прикрепленные к ним ярлычки. Тревога хозяев в эти минуты напоминала озабоченность кошки, только что родившихся котят которой передают по кругу для рассмотрения.
– Простите, вы вернули мне горчичницу? Ее место вот здесь, – тонким голосом произнесла миссис Питер.
– Извините. Я поставил ее рядом с кувшином для вина, – отвечал Уилфрид, увлекшийся изучением другого предмета.