– Когда я был в Пуне, в семьдесят шестом…
– Мой дорогой полковник, – мягко заговорил Реджинальд. – Вы только подумайте, что говорите! Так опрометчиво выдавать свой возраст! Я бы ни за что не признался, что жил на этом свете в семьдесят шестом. (Реджинальд даже в порыве самой безудержной откровенности утверждает, что ему только двадцать два.)
Лицо полковника приобрело цвет переспелого инжира, а Реджинальд меж тем, не обращая никакого внимания на мои попытки перехватить его, ускользнул в другой конец лужайки. Спустя несколько минут я застал его весело болтающим с младшим из сыновей Рэмпидж. Он излагал ему испытанный способ настаивать водку на полыни, причем все это могла слышать мать мальчика. Миссис Рэмпидж, между прочим, занимала видное положение в местном отделении движения за трезвый образ жизни.
Нарушив этот не предвещавший ничего хорошего вечер, и усадив Реджинальда так, чтобы он мог наблюдать за тем, как игроки в крокет теряют самообладание, я отправился на поиски хозяйки, желая возобновить переговоры насчет котенка с того места, на котором они были прерваны. Мне не удалось ее скоро выследить, и в конце концов миссис Маккиллоп нашла меня сама, но разговор пошел не о котятах.
– Ваш родственник обсуждает что-то неприличное с женой архидиакона, вернее, говорит только он, она уже велела закладывать экипаж.
Она говорила сухо и отрывисто, точно повторяла заученную французскую фразу, и я понял – что касается видов на Милли Маккиллоп, то Уамплз обречен на пожизненное безбрачие.
– Если вы не против, – поспешно проговорил я, – то и нам, я думаю, пора велеть закладывать экипаж. – И я предпринял форсированный марш в направлении площадки для игры в крокет.
Все собравшиеся там вели оживленную беседу о погоде и войне в Южной Африке, все, кроме Реджинальда, который сидел, откинувшись в удобном кресле, с мечтательным, отстраненным видом, какой мог бы иметь вулкан после того, как опустошил целые деревни. Жена архидиакона застегивала перчатки с сосредоточенной решимостью, которую было страшно лицезреть. Придется мне утроить свой подписной взнос в организованный ею Фонд Радостных Воскресных Вечеров, прежде чем я осмелюсь снова переступить порог ее дома.
Как раз в эту минуту игроки в крокет завершили свою игру, которая продолжалась весь день без намека на окончание. Но почему, спрашивал я себя, она должна была закончиться именно тогда, когда так необходимо отвлекающее средство? Казалось, все переместились в зону волнений, в эпицентре которой восседали в своих креслах жена архидиакона и Реджинальд. Разговор не клеился, наступило томительное затишье, которое обыкновенно бывает перед бурей или когда вы вдруг узнаете, что ваши соседи вовсе не держат домашнюю птицу.
– А что же каспийцы, чем они хороши? – внезапно осведомился Реджинальд, заставив собравшихся содрогнуться.
Казалось, всех сейчас охватит паника. Жена архидиакона взглянула на меня. Киплинг или кто-то другой описал где-то взгляд, который бросает ослабевший верблюд, когда караван уходит вперед и оставляет его на произвол судьбы. Я отчетливо вспомнил этот пассаж, когда добрая женщина бросила на меня укоризненный взор.
Я выставил последние козыри:
– Реджинальд, уже поздно, и с моря опускается туман.
Я понимал, что появившаяся на его лице замысловатая усмешка может скрыться только в тумане.
– Никогда, никогда больше я не возьму тебя с собой в гости. Никогда… Ты вел себя ужасно… А чем же все-таки хороши каспийцы?
По лицу Реджинальда скользнула тень искреннего сожаления по поводу неиспользованных возможностей.
– Вообще-то, – отвечал он, – мне кажется, что галстук абрикосового цвета лучше бы сочетался с сиреневой жилеткой.
ЧТО ДАРИТЬ НА РОЖДЕСТВО?
Я хочу, чтобы меня поняли раз и навсегда (заговорил Реджинальд): мне бы не хотелось, чтобы на Рождество мне подарили молитвенник, хотя вполне возможно, что именно его-то я и получу, ибо о моих истинных пожеланиях мало кто знает.
Вообще-то (продолжал он), неплохо бы организовать курс лекций на тему о том, как делать подарки. Похоже, люди не имеют ни малейшего представления о том, что человеку нужно, а существующие на этот счет соображения не делают чести цивилизованному обществу.
Есть у меня, к примеру, родственница в деревне, которая считает, что «галстук всегда пригодится», и присылает нечто кошмарное в крапинку; носить такое можно только впотьмах или прогуливаясь по Тоттенхэм-Корт-роуд. Возможно, такой галстук и сгодился бы для обвязывания кустов смородины, в каковом случае могла бы быть достигнута двоякая цель – поддержания веток и отпугивания птиц. Общеизвестно ведь, что у средней синицы гораздо сильнее развито эстетическое чувство, нежели у средней родственницы из деревни.
А возьмите тетушек. Когда речь заходит о подарках, с этой публикой вообще трудно иметь дело. Вся беда в том, что не успеваешь застать их молодыми. Покуда до них дойдет, что в Вест-Энде не носят красные шерстяные рукавицы, они либо кончают свой земной путь, либо успевают перессориться со всем семейством, либо умудряются совершить нечто столь же безрассудное. Вот почему запас прирученных тетушек обыкновенно столь ничтожен.
Есть у меня,par exemple[64],тетушка Агата, которая на прошлое Рождество прислала мне перчатки, при этом ей удалось выбрать именно те, которые были в моде, да еще и с нужным количеством пуговиц.Но – они были девятого размера!
Я отослал их одному мальчику, которого в душе ненавидел: он, понятное дело, не носил их, а мог бы – дело в том, что он умер, и вышло так, что, отослав ему перчатки, я как бы прислал на его похороны белые цветы. Конечно же, я написал тетушке и дал ей знать, что перчатки – именно то, что мне нужно для того, чтобы жизнь зацвела как роза; боюсь, однако, что она сочла меня легкомысленным – родом она с севера, где живут в страхе перед Господом и герцогом Дурхэмским. (Реджинальд никогда не упускает случая продемонстрировать, что он обладает исчерпывающими познаниями в политике, и это дает ему великолепную возможность никогда не вступать в споры по этим вопросам.). Наиболее терпимы в смысле понимания того, что от них требуется, тетушки с примесью иностранного происхождения, но если вам никак не выбрать устраивающую вас тетушку, то лучше всего самому выбрать подарок и отослать счет той, что у вас уже есть.
Даже близкие друзья, которые, уж казалось бы, знают, что к чему, и те почему-то обнаруживают неосведомленность в этом вопросе. Ну не собираю я дешевые издания Омара Хайяма! Последние полученные мною четыре экземпляра я подарил мальчику-лифтеру, и мне доставляет удовольствие сама мысль о том, что он читает своей престарелой матери Хайяма вкупе с примечаниями Фитцджеральда. У мальчика-лифтера непременно должна быть престарелая мать; это так мило с его стороны, что он ее не забывает.
Лично я не понимаю, почему так трудно выбрать подарок. Всякий благовоспитанный молодой человек по достоинству оценит декоративную бутылку ликера, купленную для него в одном из модных магазинов, в витринах которых они занимают почетное место, – при этом не имеет решительно никакого значения, что такая бутылка у него уже есть.И потом, сколько сладостных минут ему предстоит пережить, когда его будет терзать мучительная догадка –creme de menthe[65]это или шартрез? С таким же волнением следишь за движением руки партнера при игре в бридж. Пусть говорят что хотят об упадке христианства; религиозная система, при которой на свет был произведен зеленый шартрез, никогда не умрет.