Уилл опускает глаза:
– После того что случилось, мне пришлось забрать Коннора. Надо было зарабатывать, а для семнадцатилетнего недоучки выбор не так-то богат.
Дверь снова скрежещет по бетону, и в подвал входит Кастилло. Пиджака на нем уже нет, рукава дорогой рубашки закатаны по локоть. Он хватает Уилла за горло, и я вижу, как напрягаются сухожилия у него на руке.
– Какая печальная история, Уильям! Ты уже рассказал ей, как я прятал тебя от копов, когда всплыло, что кто-то зарезал этот кусок дерьма, которого ты называл опекуном?
Уилл дергается, задыхаясь.
– Рассказал ей, как я дал тебе работу, чтобы твой братик смог закончить школу?
Кастилло сжимает пальцы сильнее, и лицо Уилла заливает бледность.
– Прекрати это! – кричу я. – Говорю тебе, он тут ни при чем!
Кастилло отпускает его, и Уилл судорожно хватает воздух ртом. Несколько секунд Кастилло смотрит на него с отвращением, а потом толкает в грудь:
– Я думал, что научил тебя верности.
Стул опрокидывается, и Уилл, ударившись головой о бетонный пол, обмякает в своих путах.
Кастилло подходит к моему стулу и с садистской улыбкой произносит:
– Сейчас ты мне расскажешь, кому ты докладывала и сколько в точности они знают. Или так, или отправишься на квартиру и будешь ублажать каждого торчка в Треугольнике, который на тебя позарится.
Краем глаза я замечаю в углу подвала какое-то движение.
Сборщик душ без единого звука выступает из теней и останавливается в паре шагов за спиной Кастилло. Его глаза ловят мой взгляд и беззвучно задают все тот же вопрос, на который я уже дважды ответила «да».
– Я дам тебе все, что захочешь, – говорю я.
Кастилло думает, что я отвечаю ему.
– Еще бы! – фыркает он.
Сборщик душ смотрит мне в глаза:
– Ты должна сказать это сама.
Кастилло рывком разворачивается:
– Какого черта?..
– Я отдам тебе душу! – выкрикиваю я. – Она твоя!
Кастилло тянется за пистолетом, но Сборщик душ действует быстрее. Он протягивает руку, и та входит в грудную клетку Кастилло, как нож – в масло. Кастилло валится на пол.
Сборщик душ подходит ко мне, держа в руке сердце Кастилло, и бросает взгляд на труп.
– Пока что мне хватит этой.
Он наклоняется и целует меня, обхватив ладонями за щеки. Кровь Кастилло стекает с его руки мне за шиворот.
– Через год я вернусь и взыщу долг. Будь готова, Петра.
Той ночью мы с Уиллом исчезаем бесследно. Мы уходим вместе – так, как должны были уйти много лет назад. Мы оставляем свои пистолеты и все свои сожаления в прошлой жизни и начинаем с чистого листа. У нас нет ничего, кроме друг друга. Мы не говорим о том, что случилось в подвале, и я не рассказываю ему о нашем спасителе. Я стараюсь забыть о Сборщике душ и молюсь, чтобы и он позабыл обо мне, занявшись другими должниками. Так проходит месяц за месяцем, и память о нем действительно начинает блекнуть: Сборщик душ превращается в смутный, ускользающий сон.
Я возвращаюсь с фермерского рынка. Еще рано, а Уилл спит допоздна, так что я успею приготовить завтрак. Сегодня все должно быть идеально, потому что сегодня я собираюсь сказать ему, что скоро он станет отцом.
Я открываю дверь и с удивлением слышу какие-то голоса на кухне. У нас не так уж много друзей, да и те никогда не приходят без предупреждения. Конечно, я должна была догадаться сразу, но все перебивают мысли о счастливой новости, которой мне не терпится поделиться.
Войдя на кухню, я роняю пакет, и бутылка молока разбивается вдребезги. День, который я хотела запомнить на всю жизнь, в одно мгновение превращается в день, который, как я надеялась, никогда не настанет. За нашим кухонным столом, напротив Уилла, сидит Сборщик душ. Лицо Уилла – как застывшая маска страха и боли. Неужели Сборщик рассказал ему все?
– Прости, Петра. – Сборщик душ поднимается и протягивает руку. – Время пришло.
– Пожалуйста…
Слова мольбы уже готовы сорваться с моего языка, но Сборщик качает головой, заставляя меня умолкнуть.
– Ты задолжала мне, и я должен взыскать долг. Такие долги не прощаются.
Уилл встает и подходит к нам. Я вижу, с каким трудом дается ему каждый шаг. Я понимаю, что он сломлен, – и это моя вина.
– Вы не дадите нам еще минуту? – спрашивает он.
Сборщик душ кивает и, отступив, останавливается в дверном проеме. Во взгляде его голубых глаз мне чудится что-то необычное. Неужели это печаль?
По моим щекам катятся непрошеные слезы.
– Прости меня, Уилл! Мне так жаль… Я должна была сказать тебе…
– Ш-ш-ш! Я все понимаю.
Он обхватывает мое лицо ладонями и смотрит на меня так, как никто больше не смотрел, – так, словно я и впрямь что-то значу.