Так или иначе, нас с братьями перенесли сюда прямо из дому, из нашего родного… Дамаска? Да, хвала Господу, хоть это я еще помню. Голоса уличных проповедников, запахи пряностей. Дамаск.
Мы неторопливо пили чай в комнате с зелеными коврами, и я смеялся чьей-то шутке… Чьей? Ни лица, ни голоса, ни имени – стерлось все. Знаю только, что мы с братьями внезапно очутились в этом невероятном, противоестественном месте, и каждый знал, какая судьба постигла остальных, но отыскать друг друга мы не могли. И выбраться отсюда – тоже.
И вот теперь мой старший брат убит. А средний – пропал без вести.
Кто же я? Похититель лишил нас прежних имен; как ему это удалось – не знаю. Но в этом мире великанов, и львов, и ослепительно сверкающих доспехов меня называют Безотрадным, как будто это и есть мое имя.
Меня звали иначе. Это имя – не мое. Но все сущее здесь принадлежит тому, кто нас похитил, и все повинуется его приказам.
И потому теперь, в его владениях, меня и впрямь зовут Безотрадным, и здесь это имя – мое и было моим всегда. Это место, этот его проклятый Альбион, осквернил своим ненавистным клеймом даже прошлое. И если я теперь пытаюсь вспомнить, как мать когда-то окликала меня через ряды прилавков на тесном базарчике, ее голос – карамель и мед – повторяет лишь это, чужое имя: «Безотрадный! Сейчас же иди сюда, Безотрадный!» И еле слышные слова отца – последние его слова ко мне, что давным-давно растворились в вечернем свете, лившемся сквозь решетчатое оконце, – теперь звучат только так: «Безотрадный, милый мой мальчик, слава богу, что ты у нас такой умница!» Только это имя у меня и осталось, одно-единственное. То другое, которым меня когда-то звали, под которым я сам себя знал, – отнято, стерто из памяти.
Безотрадный.
Что-то во мне понимает, что это неправда. Крошечный и почти уже мертвый кусочек души сознает, что некогда я был счастлив. Время от времени Господь мне дарует… нет, не прежнего меня, но хотя бы проблески того, каким я был прежде. Осколки воспоминаний о том, что такое радость. Облегающая руку замша соколиной перчатки, в которой я выезжал на охоту со своими прекрасными птицами. Россыпь солнечных самоцветов на воде – первая моя встреча с морем. Первая непритворная похвала, которой удостоил мою писанину старый придворный поэт. Так что временами сквозь мглу моего уныния пробиваются лучи, пусть и на краткий миг.
«Воспоминания» – слабое слово. Эти осколки прошлого – словно вспышки молний. Словно призрак боли на месте руки, которой лишился незадачливый вор или увечный солдат. Они и впрямь причиняют боль, эти проблески, – слишком уж они мимолетны. И с каждым разом становятся все бледнее. Приходят все реже. Отступают все дальше в прошлое. С каждым днем все сильнее соблазн покориться темной волшбе этого места, забравшего моих родных.
Позабыть радость.
Навсегда позабыть, кто я.
II
Скакал красавец рыцарь по равнине,
И серебром сверкал надежный щит;
В царапинах от прошлых битв поныне
Для недругов он страшен был на вид,
В сражениях кровавых не пробит[18].
Я бреду по дороге, вымощенной бледным камнем.
Меня гонят, как зверя, и я схожу с ума, но, по крайней мере, я жив.
А мой отважный брат… он был на десять лет меня старше, он заменил мне отца, – и вот он мертв, мой божественный брат, которого я теперь могу называть только Безбожным, хоть и не его это имя. Его убил безумец, возомнивший себя рыцарем. Палач, которого здесь, в этом месте, именуют Святым.
Как же мне называть этого мясника? Он украл наши имена и дал взамен какие-то дрянные пустышки. Без того, без сего, без этого. И «сарацины» – так он еще зовет нас. Но для себя-то он имен не жалеет. Как он только не зовется – и Рыцарем Красного Креста, и Святым, и самой Святостью.
Все силы уходят на то, чтобы хоть на мгновение рассеять чары этого места и сбросить покровы ложных имен. Чтобы хватило духу назвать его не Рыцарем, а вором. Не Святым, а убийцей. Какое-то странное, искореженное создание виднеется у обочины – кора и мох, плоть и слезы, все вперемежку. Человек? Дерево? Красный Крест насажал здесь такие ужасы повсюду. Зачем? Чтобы они служили ему уроком. Чтобы учиться на их примере, как быть Святым. Я смотрю под ноги: только бы ненароком не сойти с дороги!
Это странное место – его ристалище. Здесь он испытывает свою доблесть. Здесь он доказывает своему Богу и своей Королеве, что он чего-то стоит. И убивать нас – это, надо полагать, тоже одно из испытаний. Он то охотится сам, то выпускает на нас своих тварей. Льва. Карлика. Чародеев.