Теперь Тавил знал, как отключаться и прекращать нескончаемые переговоры, наводнявшие комнату, но он решил не делать этого. Наоборот, он кнопками вызвал кровать, приглушил свет, улегся и стал слушать. Слушать в темноте. И пытаться понять.
За ночь, пока Тавил спал, беседа успела уплыть на другие темы. Пробудившись, он попал как раз на дискуссию об историческом значении внутреннего водопровода в жилых помещениях. Голоса отвечали друг другу с пулеметной скоростью, ссылаясь в качестве источников на прослушанные лекции.
Тавил нажал кнопку и отключился, ища одиночества, но тишину тут же заполнило гудение Машины. Он вызвал голоса обратно, чтобы иметь хоть какую-то компанию.
Слушая их, он листал Книгу Машины, пока не нашел раздел о разрешениях на выход. Он тут же нажал нужную кнопку, подав заявку, и получил почти мгновенный отказ. Книга сообщила, что можно подавать одну заявку в день, так что он стал ждать.
На девяносто седьмой день под землей Тавил впервые забыл запросить разрешение на выход. Заметив это только на следующее утро, он немедленно нажал кнопку и сразу же получил свой отказ. После секундного разочарования он вернулся к стене и кнопкам.
День он уже распланировал: лекция по суматранским озерам, затем дискуссия по ним же, потом он обещал нескольким корреспондентам выслушать их идеи и поделиться своим мнением о них. Поначалу подобные приглашения казались ему нудными и бессмысленными, и он соглашался только со скуки.
Однако шло время, и он даже заработал себе что-то вроде репутации среди жителей подземных городов – за точку зрения, практически полностью не свою. Поскольку единственное, что он знал из первых рук, была жизнь на поверхности, а ее Тавил категорически отказывался обсуждать, все остальные его знания пришли от кого-то еще, через посредников. Он ничего ни о чем не знал напрямую; зато знал, что обо всем этом думали другие.
Вот из-за этой-то репутации Тавил становился все более и более востребованным. И получилось так, что постепенно, пока месяцы собирались в кучи и превращались в годы, он все меньше времени проводил вне комнаты, бродя по тоннелям в поисках женщины с кожей, как у него, – или в поисках пути на поверхность.
Все больше дней он передвигался только от кровати до кресла, и ноги его со временем – а оно шло неспешно – слабели, а тело круглилось. Редко-редко он вспоминал сестру, оставшуюся возле устья вентиляционной шахты. Это было так давно. Когда воспоминания о верхней жизни вторгались в его разум, его аж передергивало: слишком много пустоты, дикого, неосвоенного пространства. А еще насекомые, перепады температуры и освещения, постоянно какие-то трудности вроде поиска пищи и утилизации отходов.
Тут он обычно вспоминал, сколько удобства дает Машина, насколько проще и приятнее существовать в этой милой маленькой комнате, где любые нужды удовлетворяются нажатием кнопки.
Впрочем, иногда, в приступе ностальгии, Тавил думал взбунтоваться и двинуть на поиски приключений, как когда-то, в первые свои дни под землей. Он подъезжал на кресле к двери и вызывал экипаж, ругаясь на унизительную необходимость идти до него пешком. Поднявшись на лифте на верхний уровень, он вызывал другой экипаж и ехал в нем по платформам, глядя на воздушные корабли и воротя нос от вони, которой от них несло.
Он думал о своем первом визите сюда много лет назад. Он снова ощущал, как кладет руку на руку женщины-служащей, и сам содрогался от гадливости и смущения. Как это нецивилизованно – искать физического контакта! Искать вообще чего бы то ни было вне Машины!
Чаще всего он таскал Книгу Машины с собой на эти вылазки: ему было неуютно и тревожно без возможности в любой момент потрогать обложку и пробормотать: «Благословенна Машина!» – эхом слов, оттиснутых на титульном листе. К тому же не носить с собой постоянно Книгу означало навлечь подозрения в антимеханизме, а это уже каралось статусом Бездомного.
Просто по обязанности, ощущение которой становилось, впрочем, все слабее, Тавил продолжал подавать на пропуск наружу. Иногда проходила целая неделя или даже месяц, а он ни о чем не вспоминал. Но потом какая-то мелкая зацепка – лекция о Семи Холмах Уэссекса или объявление о закрытии такого-то воздушного маршрута – возвращала все на круги своя, и он послушно жал на кнопку заявки.
Каково же было его удивление, когда в один ничем не примечательный день вместо обычного и ожидаемого отказа пришло подтверждение. В доказательство этого кнопка у двери засияла зеленым. Оставалось только нажать ее, и дверь открылась бы, за нею ждал экипаж, который доставил бы его на верхний уровень, где его снабдили бы маской, а еще одна узкая дверь привела бы в ведущий на поверхность вестибюль.