В конце 60–х годов, поздней осенью, когда земля уже промерзла, но еще не успела покрыться глубоким снегом, ненастным вечером, с последним автобусом в деревню В. приехал никому неизвестный старик. По виду он был явно не из местных – изрядно поношенное и не по сезону легкое пальто и выцветшая старомодная шляпа, круглые очки в золотистой оправе и треснувшим стеклом, а также небольшая седая бородка делали его похожим на учителя–пенсионера. В довершение сходства со старым учителем, человек опирался на палочку, сделанную из бамбуковой лыжной палки. Когда он, подволакивая парализованную ногу, шел к выходу, то споткнулся и непременно упал бы, если бы какой‑то участливый пассажир не подхватил его и не помог выйти из автобуса. Автобус тронулся, а старик побрел по дороге, ведущей в деревню, где у него, как видно, были родные, к которым он и приехал в столь ненастное и позднее время.
Но старик шел вовсе не в деревню. Дойдя до того места, где дорога разделялась, он повернул не в ту сторону, где в окнах домов мирно светились огоньки, а в совершенно противоположную, туда, где на речном обрыве виднелась полуразрушенная деревянная церковка. Именно к ней и направился странный старик.
Он шел медленно, словно путь давался ему с большим трудом. Не только потому, что он был стар и болен. Просто слишком многое вспоминалось и думалось ему по пути к разрушенному храму. Ведь именно он был последним священником, когда‑то служившим в этом храме.
На В–ский приход он попал против своей воли, «за послушание». Его направил туда епископ вскоре после его рукоположения. Приход был беден и убог. Не менее бедны и убоги были и прихожане – какие‑то вечно полупьяные мужики, темные и забитые бабы. Убогими казались ему и лохматый, вечно нечесаный дьячок в застиранном стихаре, похожий на вылезшего из‑под коряги лешего, и хор из глухих и подслеповатых старушек во главе со старой девой–учительницей из бывших епархиалок, не певший, а нескладно тянувший «кто во что». Убого выглядел и храм с образами грубого письма в окладах из фольги и аляповато размалеванным иконостасом. Он терпеливо сносил все это убожество лишь потому, что надеялся со временем получить другой, лучший приход. А вышло так, что именно этот нелюбимый им приход стал для него первым и последним.
В 1921 году власти потребовали от него закрыть храм. Он понимал, что ждет его в случае отказа. Поэтому глубокой ночью, забрав жену и детей, бежал из В. Впоследствии он пытался уверить себя, что сделал это, спасая их, страшась за их судьбу. Но совесть неумолимо говорила ему о совсем ином. О том, что бежать из В. его заставил страх прежде всего за собственную свободу и жизнь.
О дальнейшей судьбе своего храма он узнал случайно, из попавших ему как‑то в руки «Известий губревкома». Узнал о том, что те самые мужики и бабы, которых он считал темными и невежественными, попытались отстоять храм. Разумеется, все они были арестованы как «контрреволюционеры». В том числе и старуха–учительница, которую объявили главной «контрреволюционеркой». С учетом обвинений в «контрреволюции», догадаться о дальнейшей судьбе арестованных было нетрудно…
Его убогая паства бесстрашно пошла на смерть за Христа. А он, пастырь, бежал, гонимый страхом, словно был не пастырем, а наемником. Ему удалось избежать преследований, сменив фамилию и документы, так, что никто и не подозревал, кем был когда‑то услужливый и малозаметный совслужащий Григорий Игнатьевич К. Да, он сумел надежно скрыть свое прошлое от людей. Вот только от Бога ему не удалось скрыться. Вскоре после бегства из В. от туберкулеза умерла его жена. Затем ушла из семьи старшая дочь, ставшая убежденной комсомолкой и атеисткой, и едва не донесшая на отца. А потом, в 43–м, погиб на фронте его любимый сын, его последняя радость и надежда. А сам он прожил жизнь в постоянном страхе, первым являясь на выборы и демонстрации, мучимый совестью, ежечасно напоминавшей ему об его предательстве. Так разве можно было назвать это жизнью?
И вот теперь, узнав о своей неизлечимой болезни, он решил приехать в В. Зачем, почему? Он и сам до конца не понимал этого. В больнице, чтобы хоть как‑то отвлечься от мыслей о скорой смерти, он перечитал случайно попавший ему в руки роман «Господа Головлевы». Там была глава, последняя глава, в которой герой, носивший говорящее само за себя прозвище «Иудушка», перед смертью захотел непременно побывать на могиле матери, которую он когда‑то предал. Возможно, именно это и повлияло на его решение съездить в В. Между прочим, та глава называлась «Расчет». Вот и ему теперь совсем скоро предстояло совершить расчет с жизнью. И он знал, что этот расчет станет для него судом, на котором все его попытки оправдаться окажутся ложью.