Неожиданно все опротивело. Это и должно было закончиться жестокой, нелепой смертью его трубастой голубки.
Он продолжал держать ее на вытянутых руках. Руки теперь дрожали, и он не мог унять дрожь. Он вышел из голубятни с птицей в руках. Подошел к краю крыши и сел, опираясь спиной о трубу. Осторожно положил голубку возле ног, а затем, словно не зная, чем занять руки, поднял обломок кирпича и стал вертеть его в руках. Этим он и занимался, когда на крыше появился другой мужчина.
Мужчина огляделся и прямиком направился к сидящему человеку.
— Дуглас Пэтт? — спросил мужчина.
— Что вам угодно? — ответил сидящий.
Он посмотрел в глаза подошедшему. Суровые глаза. Мужчина стоял, чуть подавшись вперед против ветра и держа руки в карманах плаща.
— Я лейтенант Бирнс,*— сказал мужчина.
Они молча смотрели друг на друга. Пэтт даже не пытался встать. Он по-прежнему медленно вертел в руках обломок кирпича. Мертвая птица лежала у ног.
— Как ты добрался до меня? — спросил он наконец.
— Дикки Коллинз, — объяснил Бирнс.
— М-м-м, — сказал Пэтт. Ему уже было все равно. — Я так и думал, что он сломается, если вы доберетесь до него.
Пэтт покачал головой.
— Слишком много людей, — сказал он и бросил взгляд на птицу. Рука его крепче сжала кирпич.
— Чего ты хотел добиться, Пэтт?
— Я? — переспросил Пэтт и начал подниматься.
Бирнс двигался быстро, и к тому времени, как Пэтт встал на колени, на него уже смотрело дуло револьвера. Но Пэтт вроде бы и не замечал оружия. Он не отрывал взгляда от лежащей перед ним птицы.
— Я? Чего я хотел добиться? Хорошей жизни, лейтенант.
— Каким образом?
— Этот мальчишка, Болто… Ты ведь уже знаешь о Болто? Какая глупость! Странно это… но этот сопляк Болто пришел ко мне и говорит: «Как тебе нравится? Аннабелль говорит, что у него есть приятель-наркоман, отец которого командует детективами восемьдесят седьмого участка». Вот что рассказал мне Болто, лейтенант.
Бирнс внимательно следил за ним. Пэтт медленно поднял кирпич и так же медленно, почти нежно, опустил его на тельце мертвой птицы. Он поднимал и опускал кирпич снова и снова. Кирпич покрылся кровью и перьями. Казалось, что Пэтт не осознает, что делает
— Я вот что решил, лейтенант. Я решил, что заманю твоего сына в ловушку, достаточно серьезную, а потом приду к тебе, Лейтенант, и выложу карты на стол: «Вот какие дела, лейтенант. Вели ты не станешь мне помогать, о твоем сыне напишут все газеты». А поскольку сына твоего будут обвинять в убийстве, то никуда ты не денешься. Будешь помогать как миленький.
Он все бил и бил кирпичом. Бирнс отвел взгляд от кровавых останков птицы.
— Какой помощи ты от меня ожидал?
— Я сбытчик, — сказал Пэтт. — Но я боюсь. Я мог бы легко расширить дело, если бы не боялся. Я боюсь ареста. Мне нужна была твоя помощь. Я хотел, чтобы ни ты, ни кто-то из твоих I ыщиков меня и пальцем тронуть не могли. Я хотел свободно кодить по участку и продавать товар там, где захочу, не боясь ареста. Вот чего я хотел, лейтенант.
— Ты бы этого никогда не добился, — сказал Бирнс. — Ни от меня, ни от любого другого полицейского.
— Молсет, от тебя и не добился бы. Но как же это было бы здорово, лейтенант. Я пообещал этому придурку Аннабеллю чиого товара. А за товар, сказал я ему, мне нужен только шприц с отпечатками пальцев твоего сына. Он заманил твоего ына к себе, дал ему дозу бесплатно, а перед тем, как тот ушел, поменял шприцы. После ухода твоего сына я наведался» Аннабеллю. Он уже клевал носом. Я зарядил шприц дозой '«роина, которая могла бы убить троих сразу. Он даже не Почувствовал, как я колю его. Потом я взял шприц твоего <на из кармана Аннабелля и положил его на койку рядом — иим.
— А зачем веревка? — спросил Бирнс.
Пэтт продолжал молотить кирпичом, разбрызгивая кровь по гудрону крыши.
— Эта идея пришла мне в голову потом. Вдруг меня осенило: а что, если 'подумают, будто это самоубийство? Или же просто случайная передозировка? Что останется от подстроенного убийства? Тогда-то я и обвязал веревкой шею Аннабелля. Полиция, решил я, быстро поймет, что веревку завязали уже после убийства. Я хотел, чтобы они знали, что это убийство, потому что мне нужен был твой сын. Он стал бы отмычкой к свободному участку.
— К свободному участку, — повторил Бирнс.
— Да, — подтвердил Пэтт. — Но не выгорело. Потом еще Мария и старуха — почему все так запуталось?
Он поднял кирпич и глянул на птицу. Она превратилась в месиво из мяса и перьев. Кирпич и руки Пэтта были в крови. Он посмотрел на кирпич, потом на свои руки — так, будто видел их впервые. И вдруг, совершенно неожиданно, разрыдался.