Она выросла на солнечном острове, отец ее рубил сахарный тростник, а в межсезонье рыбачил, она, бывало, ходила без обуви и даже голодала, но над головой светило яркое солнце, и вокруг весь год зеленела буйная тропическая растительность. Когда она вышла замуж, из родной деревушки Комерио муж увез ее в Сан-Хуан, первый город в ее жизни. И хотя солнце светило по-прежнему, с той босоногой жизнью, когда она могла запросто зайти в деревенскую лавку поболтать с ее хозяином Мигелем, было покончено. Первого своего ребенка, Марию, миссис Эрнандес родила в восемнадцать. К сожалению, примерно в это же время ее муж потерял работу, и они переехали в Ла-Перлу, знаменитые трущобы, раскинувшиеся у подножья замка Морро. Ла-Перла в переводе с испанского означает «жемчужина». Нищих жителей этих трущоб у стен древнего испанского форта можно лишить последнего тряпья, но не юмора.
Переезд в Ла-Перлу, рождение Марии, потом два выкидыша, наконец, через несколько лет, рождение еще одной дочери, Хуаниты, переезд в Катаньо, где ее муж нашел работу на маленькой швейной фабрике, — так текла жизнь миссис Эрнандес.
Однажды, когда миссис Эрнандес носила под сердцем Ани- бала, вся семья поехала в воскресенье в национальный парк. Пока мистер Эрнандес фотографировал свою жену со старшей дочерью, двухлетняя Хуанита подползла к краю пятнадцатиметрового обрыва. Она не издала ни звука, не вскрикнула, но из национального парка семья вернулась с мертвой девочкой…
Миссис Эрнандес боялась, что потеряет и еще не родившегося ребенка, но бог миловал. Анибала крестили вскоре после похорон, а затем фабрика в Катаньо закрылась, и мистер Эрнандес снова переехал с семьей в Ла-Перлу, где Анибал и провел первые годы своей жизни. Матери его тогда было двадцать три. Морщинки вокруг глаз появлялись уже не только от смеха. Мистеру Эрнандесу снова посчастливилось найти раг боту в Катаньо, семья в очередной раз поехала туда со всем своим скудным скарбом, на сей раз надеясь, что навсегда.
Работа оказалась постоянной. Много лет все шло хорошо: мистер Эрнандес считал свою жену самой красивой женщиной на свете, она отвечала ему пылкой любовью, дети — Анибал и Мария — росли.
Когда его все же уволили, миссис Эрнандес предложила уехать с острова на материк, в город. Денег на один авиабилет у них хватило. Захватив с собой жареную курицу и армейский плащ — по слухам, в городе было холоднее, чем в Пуэрто- Рико, — мистер Эрнандес улетел.
Со временем он нашел работу в порту и послал за миссис Эрнандес и одним ребенком. Она взяла с собой Марию, потому что девочке, по ее мнению, нельзя оставаться без матери. Ани- бала поручили заботам бабушки. Три с половиной года спустя он воссоединился с семьей.
А еще полгода спустя его тело нашли в подвальной комнате жилого дома.
По лицу миссис Эрнандес бежали слезы, она еще раз горестно и безнадежно вздохнула. Клингу хотелось только одного — убежать из квартиры, в которую прокралась смерть.
— Мария, — проговорила она сквозь рыдания, — Мария приучила его.
— Ваша дочь? — спросил недоверчиво Клинг.
— Моя дочь, да, моя дочь. Оба они наркоманы. Они…
Слезы мешали ей говорить. Полицейские ждали.
— Ничего не понимаю, — наконец сказала она. — У меня хороший муж. Он работает всю свою жизнь. Он и сейчас, когда мы говорим, тоже работает. А что я плохого сделала? Разве я учила дурному своих детей? Я учила их ходить в церковь, я учила их верить в Бога, я учила их уважать родителей. — Потом добавила с гордостью — Мои дети говорили по-английски лучше всех в barrio[4]. Я хотела сделать их американцами… Американцами. — Она покачала головой. — Город дал нам много. Работу для мужа. Чистый дом. Но город одной рукой дает, а другой берет. Все это, сеньоры, — чистую ванну, телевизор в гостиной — я отдам, чтобы вернуть то время, когда мои дети играли в тени форта.
Она прикусила губу. Почти до крови, как показалось Карелле. Потом выпрямилась на стуле и продолжала.
— Город, — произнесла она медленно, — принял нас. Как равных? Не совсем, но Это я могу понять. Мы новички, мы чужие. Так ведь всегда бывает с новыми людьми, верно? Даже если они хорошие. Они плохие просто потому, что новички. Но это можно простить. Это можно простить, потому что у тебя есть друзья и родственники, а в субботние вечера здесь совсем как на острове — люди смеются и играют на гитарах. По воскресеньям ты идешь в церковь, здороваешься на улице с соседями, и тебе хорошо, очень хорошо, и ты почти все можешь простить. Ты чувствуешь благодарность. Почти за все. Но ты не можешь благодарить город за то, что он сделал с твоими детьми. За наркотики. Ведь я помню, хорошо помню мою доченьку с молодыми грудями, чистыми ногами и счастливыми глазами, пока эти… эти bastardos[5], эти chulos[6] не забрали ее у меня. А теперь вот мой сын. Умер. Умер, умер, умер.