Ее думы прервал вошедший Аким, с большим белым картоном в руках.
Он был еще в более сильном подпитии.
- Где у нас барин-то? Куды пропал? - остановился он, покачиваясь, посреди кабинета.
- Он в гостиной, занят! - ответила ему Крюковская.
Аким, с трудом передвигая ноги, направился к двери, ведущей в гостиную.
- Не ходи туда, Аким, барин занят, не беспокой! - заметила она ему.
- Как не беспокой? - остановился он. - Вот принесли, что заказано… Там дожидают. Что вы меня к моему барину не пущаете? Это что такие за новости?!
- Говорят тебе, не хода, - загородила она ему дорогу, - барин занят. Если и пришли, так могут подождать. Да что это такое принесли?
Она протянула руку к картону.
- А то и принесли, - лукаво подмигнул Аким, пряча картон за спину, - что не нужно вам знать, вас некасающее… Секрет… Вот… видно, бабы-то везде равны, что в вашем, что в нашем звании. Что принесли? А то, что не вашего знания дело… Любопытны больно! Вы думаете, у нас с барином секретов от вас нет, ан, вон есть. А вы не пущать…
Он снова направился к двери.
Надежда Александровна снова загородила ему дорогу.
- Говорят тебе, не ходи теперь… Подай сюда картон!
Она ухватилась за картон, который Аким вырвал у нее из рук, но, потеряв равновесие, упал и уронил картон.
Крюковская быстро подняла его.
- Что это? Из модного магазина?
Аким, с трудом поднявшись, снова бросился к картону.
- Говорят, что не для вас… Вам знать не надо.
Надежда Александровна отстранила его рукой, подошла к дивану, поставила на него картон и стала его развязывать.
- Мне знать не нужно, поэтому я и должна знать…
Она раскрыла картон и остолбенела.
- Ведь я же говорил, что вам знать не годится… Спокойнее бы были… Право спокойнее, - заметил Аким, снова бережно завязывая картон.
Крюковская смотрела на него ничего не выражающим взглядом.
- А вы любопытничать. Ну, вот и уставились, чего смотрите? Теперь плакать начнете. Велика беда, что пошалить барин, пошалит и все тут. Мужчине можно пошалить, не барышня, - пустился он в рассуждения.
Она молчала.
- Таперича тот ругать начнет, - начал он, уже обращаясь к самому себе, - зачем увидала. Ах, ты Господи! Что станешь тут делать? - Не сказывайте нашему-то, что видели, - обратился он снова к ней, - а то задаст мне за вас… Экая оказия случилась!
- Для кого это? Для кого, - задыхаясь от волнения, спросила она.
- Вот сказывай таперича, для кого. Да уж все одно знаете, так нечего таить. Тут цыганка эта изменница, - таинственно сообщил он, - ну, барин и заказал…
- Уйди, Аким, уйди! - прерывающимся голосом крикнула она.
Он смотрел на нее, не двигаясь с места.
Она подскочила к нему, повернула и стала толкать его в спину.
- Поди, поди! Уходи, тебе говорят…
- Что вы толкаетесь. Уйду и сам, к барину пойду, - заворчал он, направляясь с картоном в гостиную, но вдруг остановился у дверей.
- Так барину-то ни гугу, а то опять достанется мне на орехи, - таинственно обратился он к ней и вышел.
Она не слыхала его последних слов: на нее снова нашел столбняк.
Она стояла посредине кабинета и ломала себе руки.
Мрачные мысли одна за другой проносились в ее голове.
- Вот что… Цыганка… Ей шуба! У меня взять деньги третьего дня, - сказал, необходимо матери послать… Обман… Ложь, все ложь… Я последние отдала… Он знал. Зачем?.. Зачем такая гадость… Зачем я люблю… и такую гадость… Измена… оскорбление… Любил… Ну, разлюбил… А этот обман-оскорбление! Ужасное надругательство над чувством… Цинизм! Какое унижение человека!
Она зарыдала.
- Зачем полюбила? Зачем? Всепрощающей любовью полюбила, а теперь простить разве можно? Нельзя простить такого подлого существования… Разлюбить? Нет, и разлюбить не могу, простить не могу… Люблю его… люблю и ненавижу.
Она с новыми рыданиями упала на диван.
- Порок его ненавижу, а человека в нем люблю. Что же, не жена, законом не связана, а все-таки беспомощна, разлюбить не смогу… Какая дурная, должно быть, я стала? Ложь… Обман… Разлюбить не в силах… чувствую это…
Она вдруг быстро вскочила с дивана и тряхнула головой.
- Вздор! Смогу… силы найдутся. Разлюблю… Брошу… ненавидеть должна… ненавидеть… хочу ненавидеть и буду.
Она отерла платком глаза и сделала над собой неимоверное усилие, чтобы казаться спокойной.
- Что теперь делать, что делать? - прошептала она. - Не хочу показать мою рану сердечную! Не стоит. Упрекать не буду. Да, не надо показывать вида, что я знаю… Не должна унижаться больше. Довольно!
Она задумалась.
- Вот что, равнодушной быть, а в душе ненавидеть. Силы… силы, главное, больше… Где силы найти? Не надо терять волю… я… я человек! Буду это помнить!.. Забыть себя!.. Забыть и его!.. Нет, забыть не смогу! А легче ненавидеть, - с ожесточением прошептала она.
- Едем, едем, Исаак Соломонович, Аким! Шляпу, перчатки! - воскликнул Бежецкий, входя в кабинет под руку с Коганом.
- Извините, Надежда Александровна, нам нужно ехать, - обратился он к Крюковской.
- Ехать, ехать, господа! - насильственно веселым тоном проговорила она, - и я бы тоже хотела ехать, ехать веселиться… веселиться без конца.
Коган и Бежецкий вопросительно посмотрели на нее.
- Исаак Соломонович, хотите я с вами поеду… Мне душно, воздуху хочется, больше, больше… Прокатите меня на ваших рысаках, чтобы шибко ехать, быстро, лететь, так чтобы дух захватывало, хотите, поедем.
- Что у вас, Надежда Александровна, за фантазии иногда бывают, - пожал плечами Владимир Николаевич. - Исааку Соломоновичу нужно самому ехать по делу, а вы предлагаете вас катать и забавлять…
- Положим, я для милейшей Надежды Александровны, - поспешил прервать его Коган, - готов отложить наш визит до завтра. Я желал представить Владимира Николаевича прелестнейшей из женщин - Ларисе Алексеевне Щепетович.
Надежда Александровна вздрогнула.
- Будущей деятельнице нашего искусства. Мы все ведь для искусства служим! - продолжал Исаак Соломонович.
Она с нервным хохотом подошла к Бежецкому.
- Так вы к мадемуазель Щепетович? Торопитесь, торопитесь…
- Да, вот нечего делать, - отвечал он, избегая ее взгляда. - Исаак Соломонович тащит… Я обещал, надо исполнить…
- Что вы, Владимир Николаевич, я вас насильно не тащу, - развел тот руками, - а если угодно Надежде Александровне и она мне доставит это удовольствие, - я готов ее сопровождать… Наш визит мы можем отложить до завтра.
Бежецкий смущенно смотрел на него.
- У меня действительно, Надежда Александровна, лучшие лошади в городе, пять тысяч стоят, - обратился Коган к Крюковской, - а английская упряжь стоит…
- Что бы она ни стоила, милейший Исаак Соломонович, - перебила она его, - это все равно.
Она снова захохотала.
- Весь вопрос в том, - продолжала она прерывающимся голосом, - что я сегодня хочу страшно веселиться. Если бы был бал, я бы поехала танцевать, в вихре вальса закружилась бы с наслаждением, до беспамятства… Нет бала, есть сани, значит - едем, едем. Поедем дальше, туда… вдаль… за город… где свободнее дышится!.. Простора больше, где русской широкой натуре вольнее. Там, где синеватая даль в тумане, как наша жизнь!.. Вот чего я хочу: полной грудью вздохнуть, изведать эту даль.
Она смолкла.
Бежецкий и Коган с удивлением смотрели на нее.
- Что вы на меня так странно смотрите? - с нервным смехом обратилась она к Владимиру Николаевичу.
- Мне странно ваше поведение, да и не похоже на вас, порядочную женщину, - сквозь зубы ответил он.