Крюковская задумалась.
- Нет, друзьям надо все говорить. На душе легче будет, - заметила она после некоторого молчания.
- Верно… - начала было она снова, но остановилась, - денежные затруднения, - чуть слышно окончила она свою мысль.
Он упорно молчал.
- Или… - она с ужасом посмотрела на него.
- Да нет, что я! - Простите, что так допрашиваю. Я не имею права требовать доверия, если его нет…
- Не то, Надежда Александровна, не то, - с неизъяснимой мукой в голосе произнес он. - Если бы не доверял вам, не уважал бы вас, как лучшую женщину… нет, скажу правду не… любил бы вас, скорее сказал бы, легче бы было…
- Вы сейчас сказали такое слово, - встала она с дивана, - на которое я должна и хочу ответить откровенно.
Она задумалась.
- Если бы я тоже любила вас, тогда можно было бы все сказать? - задала она вопрос.
Он остался без ответа.
- А это так и есть, - в упор сказала она.
- Нет, этого не надо, - закрыл он лицо руками. - Я не стою вас… Вы не знаете, какой я…
Он не успел договорить. Она перебила его.
- Да разве можно любить и думать: стоит или нет? Это уж будет не любовь. Я люблю не так. Если любишь, так все простишь, все поймешь, без рассуждений, сердцем. Знайте это! Вот я вас люблю, вы мне то же сказали, так значит ничего не надо нам скрывать друг от друга. Если бы вы сделались разбойником, и то бы я вас не разлюбила. Страдала бы за вас, но не перестала бы любить и не бросила.
- Не стою я этого счастия. Проклятая совесть не дает…
Владимир Николаевич не договорил и вдруг неожиданно заплакал.
- Что это вы… о чем? - села с ним рядом Надежда Александровна. - Перестаньте, не мучьте себя, родной мой.
Она гладила его рукой по опущенной долу голове.
- Я как школьник перед вами, - сквозь слезы произнес он. - Мое наказание в моем унижении. Люблю вас и не смею поглядеть вам прямо в глаза. Стыдно, совесть мучает, грызет. Я перед вами гадость сделал. Простите ли вы мне?
Он схватил ее руки и стал покрывать их поцелуями, обливая слезами.
Она не отнимала их.
- Ваши деньги… начал было он.
- Не говорите об этом, - зажала она ему рот рукой, - не хочу я слышать вашего признания, видеть ваше унижение. Об этих деньгах никогда не спрошу. У вас мука в душе, я знаю, вам тяжело самому. Я все поняла. Вашу муку поняла, объяснила себе, оправдала и стало мне невыносимо жаль вас; хорошего, умного человека в вас жаль, нравственно страдающего. Так жаль вашей настоящей муки, что, кажется, за это я вас еще больше теперь люблю. Вы дороже, ближе мне стали. Облегчить вашу муку, утешить, успокоить хотела бы, примирить вас с вашей совестью и оправдать.
- Оправдать, но не простить! - печально произнес он, все продолжая целовать ее руки.
Она наклонилась и поцеловала его в голову. Он припал головою к ее плечу и обнял ее за талию.
- Дорогая моя! Прости, прости, ты добрая, светлая, любимая моя… Моя ведь? - поглядел он ей в глаза.
- Все прощаю, - нежно сказала она, обнимая его за шею, - надо забыть прошлое и в будущем новом, лучшем, надо стараться, чтобы ничего не напоминало. Ты был один, а теперь не один. Не скрывать ничего, а говорить правду. Какая бы она не была… Не стыдиться, знать, что тебя поймут… Теперь должно наступить другое… около тебя есть любящее существо, которое всю жизнь свою готово отдать, чтобы огородить, уберечь тебя от всего дурного… Себя отдать одной цели: чтобы жилось тебе лучше, легче, светлее…
Он порывисто, со страстью поцеловал ее.
- Чудная моя! Надя, любимая моя. Моя? Да? Будь женою моей, с тобой я чувствую, что буду другим человеком. Согласна? Дай мне это счастье! - умоляющим голосом произнес он.
- Да, твоя… но не жена, женою быть не хочу… боюсь, слишком скоро… Лучше после… Подождем. У тебя увлекающийся характер. Ты можешь разлюбить меня. Посмотрим, можешь ли ты быть счастлив со мною. Я тебя связывать браком не хочу. Свяжешься, не развяжешься со мной после венца. Я боюсь себя. Тогда я с собой не слажу. Не хорошо кончу. Ты ведь не знаешь меня. Я ведь горячая, безумная… и так ты должен быть уверен, что я люблю тебя, еще более уверен… повторяю, твоя, твоя…
Она в свою очередь обняла его и крепко поцеловала.
V. Без протекции
После описанных нами в предыдущих главах нашего рассказа событий незаметно прошел год однообразной в своем разнообразии петербургской жизни.
Владимир Николаевич с помощью Бориса Александровича Шмеля и искусно составленных им отчетов благополучно пережил общее собрание членов общества и вновь почти единогласно был избран председателем. Это уже отошло в область прошедшего и через несколько дней предстояло новое общее собрание, которое, впрочем, далеко не так, как прежнее, беспокоило Бежецкого. Наука Шмеля принесла свои плоды.
Надо еще заметить, что Владимир Николаевич, кроме пользующейся большим влиянием в обществе Надежды Александровны Крюковской, имел в настоящее время солидную поддержку в лице члена общества Исаака Соломоновича Когана, петербургского банкира и богача, и Нины Николаевны Дюшар, дамы аристократки, председательницы одного благотворительного общества, в котором Бежецкий состоял членом. Последняя была положительно околдована Владимиром Николаевичем и ради него записалась членом "общества поощрения искусств" и подбила на то же самое некоторых из своих знакомых.
Это упроченное положение барина отразилось и на расположении духа знакомого нам его "вернаго личарды" - Акима.
В описываемый нами день он благодушно беседовал, сидя за чайком в своей комнате около передней, с своей дражайшей половиной - Марьей Сильверстовной, старой женщиной, внушительного сложения, с ястребиным носом и таким же взглядом изжелта серых глаз и громадными руками, которыми она быстро вязала чулок и, казалось, не обращала ни малейшего внимания на разболтавшегося супруга.
Последний на это тоже, видимо, не обращал особенного внимания и продолжал начатую речь, взглянув на висевшие в комнате стенные часы.
- Еще всего двенадцать часов, а что у нас народищу перебывало. Слава те Господи, хоть Дюшарша за барином чай пить прислала, ну и сбурили всех. Рученьки разломало, отворяя дверь. Хоть часок другой теперь отдохну. Так на звонке и виснешь цельный день.
Он с наслаждением стал отхлебывать чай с блюдечка.
Супруга хранила невозмутимое молчание.
- А все же, неча греха таить, прибыльное место. Ноне, слава Богу, заработал детишкам на молочишко, а ино бывает, что и задаром все утро прошмыгаешь. С актеров взятки то гладки. Николи ничего не дадут, коли сам не попросишь. Ну а ежели, что им к барину понадобится - тогда мне доход.
- На пьянство, - съязвила супруга.
Он не обратил внимание даже на это ее замечание или же, быть может, не слыхал его.
- Это наша Надежда иной раз и сама сунет, - продолжал он. - Добрая, неча говорить… А ей не сдобровать! Шабаш, брат.
Он даже подмигнул углубившейся в вязание супруге.
- Белобрысая Дюшарша отобьет. Придет, так около барина по французскому и юлить. Да и дарит то то, то другое. Глянь-ка, в кабинет подушки какие навышивала. Но уж и барин наш хорош, неча сказать. Ветрогон такой! Страсть! И как его хватает, и чего его мечет, - не разберу. Диво, право, диво. Деньгам один перевод, да и просвистится с бабьем. Горе!.. Но и то правда, место такое на виду, бабье и лезет. - Вот уж я тебя ни с кем не сменяю, ни в жисть. Ино выпьешь, ведь ты меня башмаком лупишь, а я все люблю. Ты бьешь, а я как у принцессы у тебя руки целую. Потому знаю, что любя бьешь.
В передней послышался звонок.
- Иди, седая сорока, отворяй, - оборвала любовные излияния мужа Марья Сильверстовна.
Звонок повторился опять.
- Ну, ну! Опять поехали… - заворчал Аким, направляясь к двери.
Нетерпеливой посетительницей оказалась очень полная, высокого роста пожилая дама с раскрашенным лицом, подведенными бровями, одетая в потертую суконную шубку с плюшевым воротником и в такой же шапке, покрытой шелковым белым платком сомнительной чистоты. В руках она держала большой радикюль.