Несмотря на заявление Акима, что барина нет дома, она силой вошла в переднюю, прошла приемную и достигла кабинета.
- Да говорят вам, дома нет, что вы лезете. Фу, ты. Господи, так и прет… Экая корпусная какая! - увещевал посетительницу Аким, стараясь заградить ей дорогу, но безуспешно.
Она как буря неслась далее.
- Врешь, врешь… вы всегда господам не докладываете, - раздражительно заговорила она на ходу.
Вошедши в кабинет, она оглянулась кругом.
- Должно быть, и в самом деле дома нет! - заметила она упавшим голосом.
- Ведь я же вам сказал, а вы все свое. Говорят, так нет, неймется! Приходите в другой раз, а теперь неча вам здесь делать. Отправляйтесь туда, откуда пришли… - с досадой отвечал Аким.
- Я и то уж на двух днях четыре раза была… Как же мне теперь быть?.. Что значит женщина без протекции… - всхлипывала она.
Аким молча продолжал указывать ей на дверь.
Она, между тем, как ни в чем не бывало внимательно осматривала комнату.
- Вот он где поживает-то, хоть на комнату председательскую погляжу… А вы у них лакеем, голубчик? - заискивающим голосом обратилась она к Акиму.
- Видите, чего же спрашиваете?
- А как вас зовут, голубчик?
- А вам на что?
- Да все лучше, в другой раз, по крайности, приду и буду знать.
- Акимом, - с досадой отвечал он, - только отвяжитесь. Да уходите теперь-то!
- Я немножко только отдохну, голубчик, - уселась она совершенно неожиданно для Акима в кресло, - позвольте, Акимушка, уж отдохнуть, а то пешком шла - устала. Я женщина одинокая, без протекции, лишнего на извозчика тратить не могу…
Аким посмотрел на нее высокомерно.
- Ну, пожалуй, отдохните, коли уж так устали. Позволяю, - с важностью разрешил он ей, усаживаясь в другое кресло.
Наступило молчание.
- Вы кто будете, - прервал ее Аким.
- Я-то? Я - артистка Анфиса Львовна Дудкина. Была из любительниц. Всех драматических любовниц играю; и Маргариту Готье в "Как живешь, так и прослывешь" играю, и Марьицу в "Каширской старине". Но могу и другие роли. Очень полезна быть могу на всех ролях. Как кого нет, так я всегда и заменю, голубчик, все роли играю.
- И мужчинские тоже? - усмехнулся Аким.
- Ах, нет, - обиделась Дудкина, - при моей-то комплекции. Хотя женщина я бедная, но до этого не доходила. В молодости разве пажей и мальчиков играла. А теперь нет. Вы надо мной не смейтесь. Ведь я еще и теперь молода и желаю почетное место в труппе занять. И заняла бы, да вот лет пять как протекции лишилась, а прежде за мной многие ухаживали.
- А какое жалованье получаете?
- Прежде и триста и двести получала, а теперь на семьдесят пять и пятьдесят в месяц даже пойду, лишь бы приняли, без места давно и за пятьдесят пойду, - заспешила она.
- Я бы и этого не дал, потому вид страшенный, больно толсты, - серьезно заметил Аким.
Дудкина заплакала.
- Почему это вы меня так низко цените? Обиду хотите сказать. Вот везде со мной так. Участь моя горькая такая. В людях сердца нет. Не все же тоненьким девчонкам да красавицам на сцене быть. Да мне со сцены больше двадцати лет никто и не дает, как корсет надену. Я играть гожусь. Еще как играю… Всей залой принимают, как иногда плакать начну… Чувство на сцене главное. Заплачешь - всех тронешь…
- Ну, на это, может, и годитесь, - глубокомысленно решил Аким, - вот и теперь, чего разрюнились?
- Да как же! Как вы обижаете. Чем бы помочь бедной женщине, а вы вот насмешки строите, - сквозь слезы продолжала она.
- Фу! ты… Барыня какая, уже и обиделась, - развел он руками. - Сказать ничего нельзя. Чего ревете то, чем я вам могу помочь. Ничем.
- Нет, можете, - встрепенулась Дудкина, отирая слезы. - Попросите барина хорошенько за меня. Окажите протекцию. Вы всегда при них состоите. Значит, знаете, в какую минуту сказать. А я бы вас, голубчик, за это уж поблагодарила.
- Это можно, отчего не сказать, сказать можно, - заметил Аким, важно разваливаясь в кресле и презрительно осматривая с головы до ног Анфису Львовну.
Та с мольбою смотрела на него.
- Да чего с вас взять? Какую благодарность? Чай, у самих ничего нет, - с расстановкой продолжал он.
- Нет, я могу, - снова заспешила она. - У меня есть. Голубчик, уж скажите только, а я вам за протекцию очень буду благодарна! Поблагодарю, будьте благодетель… Да вот!
Дудкина быстро встала, вынула из радикюля старый портмоне, а из него рублевую бумажку и подала ее Акиму.
- Возьмите себе за хлопоты, голубчик! А как устроите меня, то полумесячное жалованье вам отдам, честное слово! Только устройте. Сын у меня есть - плод любви несчастной, а кормить нечем. Подумайте, голубчик, об нас. Ведь без протекции теперь…
Аким взял рублевку и встал перед Анфисой Львовной.
- Постараемся… Отчего для доброго человека не постараться. Ну, что с вами делать! Хоша и трудновато к нему приступиться, да жалеючи вас, улучу его в духе и дам вам знать. Вы где живете-то?
- Голубчик, - начала кланяться перед ним Дудкина, - будь отец родной. Я только второй день как приехала и никого здесь не знаю. Без протекции. Вот тут актриса у меня есть знакомая, ее хочу отыскать, да не знаю, где живет, Надежда Александровна Крюковская, она-то мне поможет…
- Крюковская, - ухмыльнулся Аким. - Я и это могу вам объяснить.
- Неужели ее знаете? Вот отлично, что разговорились, - обрадовалась она.
- Знаем, как не знать… Даже близко знаем-с. Я вам и адрес дам, - важно заметил он.
- Спасибо вам, голубчик! Я к ней сейчас же пешком и пойду, а то вам отдала последние, уж на извозчика-то и нет. Недалеко живет?
- Тут недалече от нас помещается. Барин-то наш туды часто шастает, - таинственно сообщил он ей.
- Ах, ах… Это отлично; я его там и увижу… Спасибо, что рассказали, буду знать…
Звонок, раздавшийся в передней, прервал ее речь.
Аким пошел отворять, а Анфиса Львовна последовала за ним.
Звонивший оказался посланным от Крюковской с письмом к Бежецкому. Аким с этим же посланным отправил к Надежде Александровне Дудкину, рассыпавшуюся перед ним в благодарностях…
- Вот не чаял, не гадал, а на водку попало, - рассуждал он уже сам с собою, кладя принесенное письмо на барский письменный стол. - Те, что заработал, Марье отдал, а эту рублевку, нет, брат, шалишь, не отдам! Мои кровные, на штофик. Сегодня себе можно дозволить, потому что ни свет ни заря встал, все шмыгал. Бенефис себе по-ахтерскому устрою, такой - страсть. Душеньку отведу, выпью, право, выпью.
Аким даже вынул из кармана данную ему Дудкиной рублевую бумажку и любовно начал ее осматривать, вертя в руках.
Эту идиллию прервал раздавшийся снова в передней звонок.
- Ну, кого там еще нелегкая несет, - буркнул он себе под нос, пряча бумажку в карман.
Оказалось, что "нелегкая" принесла Владимира Николаевича и Нину Николаевну Дюшар, приказавшую Акиму вынуть из кареты и внести за ними в кабинет какой-то большой и тяжелый сверток.
VI. Благотворительница
Нина Николаевна Дюшар, о которой мы уже упомянули только вскользь и которую Аким в разговоре с своей женой назвал "белобрысой", была действительно сильно белокурая, худенькая дамочка, средних лет, скромно, но изящно одетая в шелковое темно-серое платье и такую же шляпку. Довольно высокого роста, стройная, она держала себя чопорно и отличалась какими-то неестественными, натянутыми манерами.
- Положите, пожалуйста, здесь, - указала она Акиму на диван, входя в кабинет вместе с Бежецким.
Аким бережно опустил сверток на диван.
- Спасибо.
Аким отошел от двери и стал у притолоки.