– Что это такое – иисааа?
– Институт стран Азии и Африки, – объяснил парень обстоятельно. – Не знаешь?..
– Ты что, не поступаешь в театральный?!
– Нет, – он вздохнул. – Я год назад поступил в ИСАА.
– А почему ты тогда… здесь?
– Я с другом хожу. Он один раз уже завалил, боится, что опять завалит. Я для моральной поддержки.
Настя от горя чуть не зарыдала. Он не поступает!.. Он просто так сидит на кадке!.. Она больше никогда, никогда его не увидит!..
– Как тебя зовут? – выговорила она в отчаянии, словно уже прощаясь с ним навсегда.
– Даня, – сказал парень. – Данила Липницкий, а тебя?
– Настя Морозова. А… «Тихий Дон»… интересная книга?..
– Великая, – сказал Данила Липницкий просто. – Папа говорит, таких книг в истории мировой литературы всего несколько.
– А у меня нет папы, – призналась Настя, очень жалея себя. – Умер.
– А у меня мама умерла. Давно, я ее совсем не помню. Папа говорит, она была… прекрасная.
Настя почувствовала себя немного лучше. Оказалось, что они оба почти сироты, у них есть общее!.. Их жизни схожи, а это гораздо круче общего института.
…И все же как жаль, что он не поступает!.. Его бы взяли. Глаза голубые. Прямо по-настоящему голубые глаза, яркие такие. В какую-то Африку он поступил, и Азию еще! Зачем такому Африка и Азия?!
– А Дольчикову видел? Дольчикова приехала, сейчас в приемной комиссии сидит! Вот ей бы я почитала! И она бы дослушала!
– Кто такая Дольчикова?..
Настя посмотрела на него и ответила:
– Великая актриса.
– А, – сказал Данила с уважением. – Я, знаешь, в них не очень… разбираюсь. Тебе с Ромкой нужно поговорить, он всех знает! И артистов, и режиссеров! В прошлом году так хотел поступить, и не взяли его, представляешь?.. Папа говорит…
Насте уже немного надоел его папа!..
Мимо прошли тот самый ненавистный ректор и загорелый мужик. Ректор жестикулировал и говорил, мужик слушал, повернув настороженное ухо.
Сквозь толпу протискивалась стремительная девушка в джинсовом комбинезоне, и ректор взревел:
– Мила! Мила!.. – Та оглянулась. – Пойди Дольчикову вызови! – И загорелому, жалобным тоном: – Сам не пойду, не могу! Я сроду на прослушиваниях не сидел, а тут с самого утра, понимаешь!.. То Онегины, то Марины Цветаевы, но самый цимес – Бродский!.. Помешались они на нем, дебилушки!.. Все до единого читают, как сговорились! A ero читать – не таблица умножения, понимаешь! Уметь надо, чувствовать, ну, уж просто понимать на худой конец! А они так шпарят, без всякого разбору!..
– А я Бродского как раз читала, – прошептала Настя убитым голосом.
– Я больше Гумилева люблю, – отозвался Даня бодро. – До десятого класса больше всех любил Маяка, а потом других тоже полюбил. «Павианы рычат средь кустов молочая, перепачкавшись в белом и липком соку. Мчатся всадники, длинные копья бросая, из винтовок стреляя на полном скаку». Разве плохо?..
– Какие павианы? Какие… всадники?..
– Гумилев. Я его люблю. А ты больше Бродского любишь?
Настя следила за стремительной Милой. Вот она влетела в экзаменационный класс, еще дверь не закрылась за ней, а она уже вылетела, волоча за тоненькую ручку словно слегка упирающуюся Дольчикову.
– Вот, вот она! – зашептала Настя Дане на ухо. – Смотри, смотри!
Тот посмотрел сначала на Настю, а потом в толпу, вовсе в другую сторону.
Бестолковый какой-то.
– Да не туда, а вон куда! Слушай, я у нее автограф возьму! Вот прямо сейчас возьму!..
…И бабке покажу! И пусть знает, с какими знаменитыми людьми ее никчемная внучка встречается, а потом будет работать, играть в одном фильме или спектакле!..
Впрочем, на автограф еще нужно решиться.
Дольчикова разговаривала с ректором и тем, загорелым. Мила нетерпеливо переминалась рядом с ноги на ногу, как видно, ректор не отпускал, а ей нужно было бежать.
Наконец разошлись!.. Ректор, протиснувшись сквозь толпу, завел приятеля в дверь с табличкой «Посторонним В», а Дольчикову Мила потащила в другую сторону.
– Пошли! – выдохнула Настя и схватила Даню за руку.
Как бы невзначай. Как бы в поисках поддержки. Ах, какие у него пальцы!.. Так бы и держала, не отпускала…
Даня следом за ней вскочил с кадки, чуть не выронив толстую книгу под названием «Тихий Дон».
– Простите! Простите, пожалуйста!
Дольчикова оглянулась.
– Можно автограф? – глядя очень-очень преданным взглядом очень-очень преданной поклонницы, выпалила Настя. – Я так вас люблю! Во всех картинах! Вы необыкновенная! Особенно в «Романсе о любви»! И в «Диких снегах»!..
Дольчикова молчала, поджав бескровные губы. В душном коридоре повеяло дикими снегами, возможно, даже льдами.