… просить прощения! Встань на колени, скажи, что всё забыто, что ты опомнилась, обрати это в шутку… ну же!
– Отвечай, я говорю!
Голос отца был размазан во времени и в пространстве. Но его лицо чётко вырисовывалось перед ней, загораживая всё, заменяя мир мерзким свиноподобным рылом. Кажется, он нещадно тряс её за плечи. Анжела открыла рот, обречённо ожидая напрасных криков и мольб, рвущихся из собственного рта… но вместо этого сделала то, чего не осмелилась бы совершить даже под страхом смертной казни. Она плюнула отцу в лицо.
Картина перед глазами пропала, звуки стихли – словно перерезали провод у телевизора, только что показывавшего кровавую драму. Анжела не дышала, и сердце её не билось. Время испуганно сжалось в один короткий миг.
– Ты… – выдохнул отец, и голос прозвучал почти жалобно. – Что ты сделала?
Я плюнула тебе в лицо, отец. Я всего лишь плюнула тебе…
Удар обрушился на неё, но не на лицо, как она ожидала, а на солнечное сплетение. Ослепительная вспышка перед глазами, и чувство, что ты тонешь; рвёшься вверх из морской пучины, но кто-то затаскивает тебя вниз, железной хваткой сжимая грудь. Пол комнаты сделал подскок и отвесил ей оплеуху, которая вышибла из головы все мысли. На какое-то время всё затянулось серой дымкой, похожей на туман…
– … ка поганая…
– Не надо! – завизжала она, поднимая руки, пытаясь защититься. – Не надо, папа! Я всё, я поня…
Комната снова осыпалась пепельными хлопьями. Когда она вновь обрела способность видеть, то увидела человека, возвышающегося над ней суровой каланчей. Безумного палача, который исполнял приговор.
– Что будем делать? – прерывисто спросил отец. – Что будем делать со всей этой гадостью, Марго? Есть идеи?
Марго. Имя вспыхнуло тревожным сигналом. Марго. Так звали официантку придорожной забегаловки, вечно улыбающуюся и прохорашивающуюся дурочку, с которым отец встречался на второй год после ухода мамы. Конечно, ничего не вышло – Марго, даром что глупенькая, сама убежала от Томаса Ороско, едва минула вторая неделя знакомства. Отец наведался к ней домой, угрожая расправой – тогда она позвонила своему брату, и тот сделал из отца котлету. С тех пор он не пытался снова липнуть к официантке… но её имя стало его идеей фикс.
Так он называл всех своих женщин. Любил без тени смущения рассказывать за завтраком, как у него прошлой ночью сложилось с очередной Марго. Знаешь, Анжела, дочка моя, вчера у меня была прекрасная ночь с Марго – скажу я тебе, женщина что надо. Ах не понимаешь… ну конечно, откуда тебе это понимать, сладкая ты моя. И самодовольный трескучий смех. Анжела с сосредоточенной миной продолжала ковыряться в омлете, чувствуя, как небогатый завтрак просится обратно на свободу.
Марго.
– За каждым преступлением следует наказание, не так ли?
Отец подбирался к ней медленной кошачьей походкой, а она из последних сил отползала к стене, как подбитая птица, не в силах подняться хотя бы на колени. Но сзади её ждала неумолимая стена, обрывающая путь к отступлению.
Дверь открылась. Тяжёлая негнущаяся нога ступила в комнатушку, где продолжали бесконечный цикл поршни, снующие вперёд-назад.
– Вот ты где, – удовлетворённо сказал хриплый голос. Томас Ороско снова загораживал проход своей массивной фигурой… и снова со всех сторон были глухие стены, не дающие Анжеле шанса. – Вот ты где, дочурка.
– Уходи, – она прижимала руки к глазам, чтобы не видеть его. Иногда тьма лучше, чем свет. Гораздо лучше. – Нам не о чем говорить. Уходи.
Звук шагов был мокрым и хлюпающим, словно отец ходил по луже собственной крови. Анжела сделала последний шаг назад, отлично понимая, что никуда не денется.
– Уйти? – он расхохотался; смех отразился от пылающих стен. – После того, что ты со мной сотворила… уйти? Открой глаза, Марго. Посмотри, во что я превратился. Довольна?
… его дыхание… его прикосновения…
– Убирайся! – не своим голосом завизжала Анжела. Тонкая струна рассудка натянулась до предела. – Вон! Катись в свой ад!
– Твой ад, – выдохнуло чудовище в облике его отца; оно забавлялось, глядя на её страдания. – Твой ад, доченька. Твой.
От духоты, казалось, вот-вот оплавятся стены.
Она очнулась, лёжа на полу кухни, там, где падал светлый прямоугольник от уличного фонаря. Вокруг было темно до жути – будто она валяется где-то в грязной подворотне. Но мерное тиканье часов на стене выдавало, что Анжела у себя дома. Она сделала попытку шевельнуться, но что-то давило на грудь, сковывая движения. Что-то огромное, тёплое и неподвижное. Она с усилием высвободила руку, ничего не понимая. Что случилось? Почему она здесь, а не на кровати? И что… что за гадость, которая слипает пальцы руки?
Она поднесла ладонь к лицу при мертвенном свете луны. И закричала. На голове в едином порыве шевельнулись волосы. Рука была в крови – в ней был сжат кухонный нож с синей рукояткой. С лезвия капала остывающая кровь. На полу уже появилось несколько свежих тёмных пятен.
Потом Анжела увидела голову отца, которая тоже попала в прямоугольник обманчивого света. Отец скалился в жуткой улыбке, и между его крупных жёлтых зубов проступали красные потёки. Голова лежала под странным углом к шее. Язык вывалился изо рта, придавая отцу бесшабашно-озорной вид – будто он решил таким дурацким образом подшутить над ней. В свете луны язык отливал синим.
Не переставая кричать, Анжела выползла из-под неподвижного тела, которое лежало на ней. Мёртвая безвольная рука напоследок коснулась её бедра и сползла на пол. Она панически обернулась – ей показалось, что белые ледяные пальцы дрогнули и потянулись вслед за ней. Зазвенел нож, упавший на пол. Чёрный провал двери в гостиную приближался.
Как… что случилось?
В голове были лишь рваные обрывки, кружащиеся в безумном калейдоскопе. Шаги на лестнице. Она сама, повторяющая, словно под гипнозом, что убежит. Багровое лицо отца, его вылезшие из орбиты глаза. И – совсем другой отец, почти ласковый, с кривой ухмылкой, идущий вслед за ней, приговаривая: «Ну иди сюда… иди к папочке, Марго…».
Она долго тыкала пальцем на кнопку выключателя у ванной – всё не могла попасть. Наконец в комнате с кафельными стенами зажёгся свет, и она ввалилась внутрь, под спасительный покров электрического сияния. Ожесточённо выкрутила кран; поток холодной пенистой воды ударил на дно раковины. Она подставила руки под воду, чувствуя, как в кожу впиваются тысячи иголок. Вихрящийся поток окрасился в розовый цвет.
Анжела подняла взгляд на крохотное зеркальце, висящее над краном. Блестящая поверхность была пересечена чёрными трещинами. В его матовой глубине шевелилось что-то бесформенное… или ей это показалось? Она моргнула. Конечно, показалось – вот она сама, отражённая на зеркале. Волосы спутаны, к подбородку и к щеке прилипла кровь. В глазах страх, безумие и… торжество. Глаза убийцы. Она поднесла руку к лицу и вытерла кровь. Вот так лучше. Никто не заметит. Никто не узнает…
– Иди сюда… Ну же. Куда ты убегаешь? Всё равно тебе некому помочь.
– Папочка… Не надо, папочка… Только не снова, нет…
– Помнишь, что я говорил? За любым преступлением следует наказание. И плохие девочки, которые не слушаются папы, не исключение.
Кран поперхнулся и замолк. Последние капли воды проворно юркнули в отверстие водостока. Анжела отвернулась от зеркала, почувствовав невыносимое жжение в голове. Словно кто-то орудует внутри черепа отбойным молотком…
Она вышла из ванной. Часы показывали половину первого. Всего лишь полчаса… Не хватит, чтобы хорошо пообедать, но хватило, чтобы сломать ей жизнь.
Отец по-прежнему лежал на полу кухни, обратив к потолку своё необъятное брюхо. Кровавый след тянулся из-под него и вёл в гостиную – туда, где у перевёрнутой тумбочки лежал разбитый телевизор. Анжела посмотрела на вдавленный внутрь кинескоп и почувствовала необъяснимое облегчение. Нет больше викторин. Нет нескончаемой рекламной полосы и мыльных сериалов. Всего один удар.